Под грозой (сборник)

Ласточка немного беспокойная, но тоже лошадь

хоть куда. Любит она свежее сено, да и все они

любят. Слышат по запаху, когда привозят новые

вязанки, оглядываются, шевелят губами, смеются.

Должно быть, от свежего сена пахнет простором,

свежим воздухом, солнцем, и эти тревожные запахи

напоминают о зеленых лугах, о сочной росистой

травке, о вольных пастбищах в летние ночи или

на зорьке...

Антошка заметил это и всегда с удовольствием

давал лошадям свежего сена. Ему нравилось смо-

треть, как они жадно убирают его крепкими зубами

и тычут в него мордами, словно наслаждаясь его

тонким, чистым запахом.

«Бедняги»,—думал он, подкладывая охапку за

охапкой.— «Только и радости, что свежее сено,

а все остальное не для них».

И любовь к этим тощим, заморенным клячам

у него росла, и казалось ему, что дышит он с ними

одним духом, томится одними желаниями.

VI.

В субботу, в полдень, в шахте случилось

несчастье.

В одном из забоев обвалилась плохо укреплен-

ная порода и придавила шахтера. Случилось это

почти на глазах у Антошки. Он возвращался

с пустым вагончиком от ствола шахты. Вдруг гро-

хот, гул, а потом слабый, протяжный крик. Замета-

лись в темноте огоньки —туда, сюда, испуганно, бы-

стро; послышались голоса, топот и шарканье ног.

Антошка обмер. Ему подумалось, что возрва-

лась гремучка и сейчас по шахте пронесется ураган

пламени и дыма. Но было спокойно, и только мель-

кали огоньки и слышались голоса. Антошка погнал

быстрее лошадь. Вот и забой,—кучка шахтеров

наклонилась, гомонит. Стоны идут тихие, мучи-

тельные; от них и страшно, и больно. Точно тер-

пугом по душе водит.

— Наверх его, в больницу, —- послышались

голоса.

Заколыхались, расступились. Подняли что-то

бессильное и темное с земли. Поднесли к вагон-

чику, положили. Бедняге повредило ноги и спину.

— Погоняй,—крикнули Антошке.

Антошка дернул за повод Бычка, вагон пока-

тился по рельсам. Стоны затихли. Группа шахтеров

шла за вагончиком, тускло блестя огоньками; лица

были темные, хмурые. Пахнуло на всех ужасом

шахтерского труда, беспощадной властью темной

враждебной земли...

Антошка несколько раз оглядывался, видел

качающуюся голову, высунувшуюся из тележки,

и ему казалось, что он везет мертвеца.

У ствола, где бегают клети, увечного вынули из

вагончика и положили в клеть. Он уже был без

памяти. Клеть вздрогнула, тихо поднялась

и исчезла в темноте.

— Что он, из пришлых?—спросил кто-то.

— Нет, тутошний,—ответил чей-то голос.—

Семейный. Не выдержит, бедняга. Ноги, как

в ступе, потолкло.

— Заработал!..

— Эх-хе-хе! Жизнь наша!..

Поговорили и разошлись. Антошка повел

лошадь к забою. Он дрожал, все в нем как-то похо-

лодело, замерло и только глубоко внутри шеве-

лился ужас перед совершившимся. Он заглянул

в вагончик и отпрянул: там стояла лужа крови.

И на минуту все поплыло у него перед глазами—

и дальние огоньки, и темные ряды крепей вдоль

галлереи, и темнота. Он зашатался и чуть не упал...

Все время Антошке мерещилась голова изуве-

ченного шахтера и стояли в ушах стоны его—

тихие, мучительные. Антошка опасливо смотрел на

своды шахты—черные, неровные, покрытые впа-

динами и выступами, местами закрепленные дере-

вом и камнем, и каждый дальний шум и грохот

заставлял его вздрагивать и озираться. Прежде он

не боялся, а теперь стало страшно земли. Слепая

и темная, она полна вражды к человеку за то, что

он своими ударами тревожит ее немую, веками

лежавшую в безмолвии, глубь. А человек—точно

букашка, не больше. Тут их в шахте триста чело-

век, а случись несчастье—пожар или взрыв — и все

погибнут, как мухи, всех загребет в свои лапы

смерть.

И Антошка ждал и не мог дождаться часа, когда

начнут шабашить. Наконец, работы окончились,

и шахтеры стали подыматься наверх. Стал соби-

раться и Антоша.

Дядя Иван отпустил его с напутствием.

— Гляди, хлопче, гуляй хорошо да ворочайся

завтра вечером беспременно. А то больше не пущу,

тут тебе будет и крышка.

— Ворочусь, дяденька, точка в точку,—говорил

Антошка обрадованным голосом.

Он не побежал, а полетел к выходу, забыв

и о страхах, просунулся меж шахтерами, юркнул,

как мышенок, в клеть и прижался в уголке. Захлоп-

нулись дверцы. Клеть сорвалась с земли и стала

подыматься.

VII.

Обманчивое ощущение не под'ема, а спуска

куда-то еще ниже в темноту, шум, свист, брызги—

и вдруг мягкий свет, чистый, голубоватый, в кото-

ром тусклыми пятнами горят фонари. Останови-

лись.

Антошка выпрыгнул из клети и устремился

к выходу. Что это?.. Земля белая, нарядная. Снег...

Какая радость! Выпал на четверть, лег ровно,

пушисто, все покрыл собой— землянки, крыши,

дорогу, кучи угля, и все светится молодым чистым

светом! Сумерки, а между тем светло. Антошка

глянул вверх. Там, чуть прикрытый тучками, стоял

месяц, еще молодой, неполный, и светил ласково,

тихо.

Антошка засмеялся и задышал часто, быстро.

Сладко закружилась голова, забилось сердце. Анто-

шка отбежал немного от шахты и стал прыгать,

вертеться на снегу. Его охватила неудержимая

радость, восторг. Смеялся и прыгал, как теленок,

сорвавшийся с привязи.

Шли мимо шахтеры, увидали и засмеялись:

— Гляньте, сдурел хлопец. Кружится, как

дзыга.

— Да это наш откатчик. Рад, бедняга, что

вырвался.

Антошка не слышал. Он сорвал с головы кар-

туз и бросил его на снег. Там, где он упал, отпе-

чаталось грязное пятно. Антошка набрал полную

горсть снега и стал тереть им руки. Потекла гряз-

ная вода. Антошка вымыл снегом руки, а потом

лицо, шею и голову. Снег обжигал ему кожу, было

и холодно, и приятно. Антошка смеялся, барах-

тался в снегу, и казалось ему, что смеется и месяц,

и кружевные прозрачные тучки, и белая тихая даль.

Он чувствовал, как вливается свежесть в его исто-

мленное темнотой и грязью тело. Хотелось раз-

деться и выкупаться в снегу, чтобы удалить всю-

нечисть и грязь шахты. Но надо было бежать в

казарму. Антошка целую неделю не ел горячего, и

ему уже чудился вкусный запах щей с мясом и

каши, сваренных умелыми руками Евфросиньи.

Антошка побежал напрямик по снегу к казарме,

стараясь выбирать такие места, где еще не было

следов. Приятно было видеть отпечатки своих ног

на чистом, белом снегу. Вбежал в казарму розовый,

бодрый.

— Что, Антош, высвободился?—встретил его

отец.

Антошка улыбнулся и сказал:

— Отпустил дядя Иван до завтрева.

— Проманежили там тебя,— с оттенком сожале-

ния промолвил Аверьян.

— Ничево-о,—храбро отозвался Антошка. Его

радовали свобода, свет, казарменная суета. Вон и

Евфросинья возле стола хлопочет. Увидела Ан-

тошку—улыбнулась глазами.

— Ну, садись, щей похлебаем,—сказал Аве-

рьян.—А то ты там в сухомятку жил.

Сели за стол, где уже стояла большущая миска

со щами, замахали ложками, как косари. Ели все

дружно, весело, изредка перебрасываясь словами.

Антошка ел много, жадно—он отощал, изголо-

дался в шахте, и после горячих щей, теплой

казармы, снежного умыванья и свежего воздуха

его распарило и разморило. Лицо у него стало крас-

ное, лаковое, а глаза превратились в щелки, и в

голове стоял какой-то блаженный, опьяняющий

туман. Он был в эту минуту вполне доволен, почти

счастлив. Ничего ему сейчас не хотелось, разве

только спать. В казарме было дымно и душно, как