Под грозой (сборник)

шахты, заводы, поселки, города—узнать нельзя.

А дальше еще скорее вся эта механика пойдет,

люди с каждым годом умнее становятся, все на

большее посягають... Через сто лет, может, и угля

не понадобится.

— А чем топить будут?— спросил Стратон.

— Да ничем. Все будет ликтрическое... либо

другое какое-нибудь. Шахты забросят, загребут,

машины в лом сдадут и только вспоминать будут:

вот были, дескать, прежде люди, шахтерами назы-

вались, в земле жили, землей дышали, ка-аторжная

жизнь была!..

— Ну, до этого, пожалуй, не дойдет,—сомне-

вался Стратон.

— Почему? Все возможно, — утверждал дядя

Иван.—Человек лучшего ищет, к лучшему идет.

А что хорошего в нашей работе? Тягота одна...

И будет стараться свести все плохое на-нет. Я так

думаю, что в жизни все к лучшему идет.

Голос у дяди Ивана был твердый, уверенный и

он как-будто видел то, что говорил.

Антошка любил вслушиваться в чужие речи и

во всем, что слышал, подмечал одно—желание

лучшего, стремление к лучшей жизни. Наверху и в

шахте, молодые и старые, слабые и сильные—все

одинаково думают о лучшей жизни и тянутся к

ней тысячами рук, миллионами мыслей... И у

Антошки понемногу стало складываться понятие,

что люди живут для лучшего, что это лучшее непре-

менно придет к ним, и если терпят теперь нужду,

горе, тяжелый труд, то только потому, что в буду-

щем, через пять, десять или больше лет, жизнь ста-

нет лучше, и можно будет отдохнуть.

Он думал о себе—и находил у себя то же, что

и у других. Разве он не стремится к лучшему, разве

ему не хочется уйти из шахты на другую работу,

к другой жизни?.. Значит, это живет в каждом

человеке, и нужно искать лучшего, тянуться к нему

мыслями и желаниями. Деревья и травы тянутся

к солнцу, к теплу, и только камни мертвы и не-

подвижны. Плохо лежать камнем на земле, нет от

него никому пользы, лучше быть деревом, зеле-

ным, шумящим, тянуться вершиною к небу, пить

соки земли и крепнуть, расти, давая прохладу и

тень.

Антошке радостно от этих мыслей, и когда он

думает так, то и труд кажется ему не тяжелым, и

шахта не пугает темнотой.

XIV.

Думал Антошка о лучшем, тянулся к нему, как

росток к солнцу, а что-то темное и злое, что бро-

дит по следам человека и ловит его в недобрую

минуту, подстерегло Антошку и бросило под ва-

гончик с углем.

Как это случилось, Антошка и сам толком не

мог сказать, но только в одной из галерей, на

крутом повороте, он попал под вагончик, который

гнали ему навстречу. Антошку сбило с ног, смяло,

ударило... От страшной боли у него помутилось

в голове, он потерял сознание.

Очнулся он в высокой светлой комнате, на кро-

вати у окна. Белый свет лился через двойную

раму, и больно было смотреть. Антошка отвер-

нулся от окна и увидел два ряда кроватей, по три

в ряд. Антошка догадался, что лежит в боль-

нице.

Что же случилось?.. Его ударило вагончиком,

сбило с ног, а больше он ничего не помнит.

В голове гудит, дергает, что-то давит. Ноет левая

нога. Антошка поднес руку к голове—голова обвя-

зана. Эге, стало быть, его хорошо стукнуло... А еще

что? Он приподнялся, заворочался—заныла спина.

Одна нога ничего, другая, как деревянная—не по-

вернешь.

Подошла девушка в белом платье, скромная на

вид, приветливая.

— Лежи, паренек, смирно,—сказала она.—Тебе

нельзя ворочаться.

«Должно- быть, меня здорово огрело»,—подумал

Антошка.

Он не чувствовал ни боли, ни жалости к себе.

Напротив, было даже как будто приятно. Он повел

еще раз глазами по комнате и понял, почему ему

так приятно. В комнате чисто, светло, уютно, кро-

вать мягкая, белая и одеяло теплое, мягкое. Он

никогда не лежал в такой горнице. И та барышня,

что к нему подходила, должно быть, душевная:

у нее добрые глаза и голос приятный, ласковый.

После темной, грязной шахты все это кажется

сказочным. Вот только в голове дергает, как-будто

кто-нибудь срывает там какие-то наросты, да нога

ноет, а то бы совсем хорошо.

Пришел доктор, наклонился к одному, к дру-

гому, посмотрел, поговорил—и всем стало как-

будто веселее, легче. У доктора удивительный

голос: бодрый, звонкий, говорит— словно здоровье

в тело вкладывает. И сам он здоровый, молодой,

бодрый: длинный нос, маленькая темная бородка,

веселые карие глаза. С ним фельдшер, серьезный

черный мужчина, борода с проседью, на носу очки;

смотрит поверх них, а снять не хочет.

Подошли к Антошке. Доктор смотрит весело,

улыбается, точно давно знает Антошку.

— Что, брат, опамятовался?

— Уже,—говорит Антошка.—Вот только в го-

лове дергает.

— А нога как?

— Зудит малость.

— Это от старости, — шутит доктор, накло-

няясь к Антошке.—Ведь, ты старенький, а?

— Нет,—улыбается Антошка. Чудной доктор,—

ишь что придумал.

Доктор осмотрел голову, левую ногу, послушал

спину, постучал по животу.

— Ничего, все в порядке,—сказал он, выпря-

мляясь.— Через три недели будешь ходить.

Он посмотрел еще раз на Антошку, прямо

в глаза и спросил:

— Как же это ты под вагонетку попал?

— И сам не знаю... Так вышло,—промолвил

Антошка.

— Ворон в шахте ловил? Ну, ничего, мы тебя

подправим. Лежи смирно, сам не вставай, а если

что надо, скажи вот Софье Васильевне, она все

сделает.

Доктор указал на девушку, которая давеча под-

ходила к нему, а теперь завязывала ему ногу.

Доктор ушел, а у Антошки осталось надолго

приятное, теплое чувство. Точно его обогрели и

приласкали с холода. Отвык он от этого, и у него

даже зачесалось в горле.

Потом он заснул и проснулся только вечером.

Софья Васильевна принесла ему супу и молока.

Самому было есть несручно, и Софья Васильевна

накормила его. Вышло у нее это просто и ласково.

И опять у- Антошки защекотало в горле.

— Спасибо,—сказал он и заморгал глазами.

В голове гудело по прежнему и ныла глухо нога.

— Что мне повредило?-— спросил Антошка.

— Голову ушибло да ногу, ступню,— сказала

Софья Васильевна.—Да это ничего, пройдет. По-

лежишь недельки три и заживет.

— У вас тут хорошо,—тихо сказал Антошка.—

Не то, что в шахте...

Софья Васильевна улыбнулась и сказала:

— Ну, спи, не болтай зря. А если что надо—

позови.

Она ушла к другим больным, легкая и белая.

Антошка следил за ней глазами и ему казалось,

что всем она несет с собой ласку и успокоение.

Сумерки вливались в окно. Синими казались они

и печальными. А потом вспыхивали звезды и стало

светло... Нет, это не звезды, а лампы, но как они

горят мягко и ровно... Ликтричество...

Антошка заснул. Что-то срывалось и падало

в голове, точно кто-нибудь вязал и обрывал не-

умело кривые узлы. А потом затихло, угомони-

лось, и стали разворачиваться хитрые узоры снов.

XV.

Началась для Антошки новая полоса жизни—

в больнице. Он не жалел, что попал сюда. Болела

нога, гудело в голове, что-то твердое, как кол,

стояло в спине, но это пустяки. Поболит и пере-

станет. Со всеми это случается, а он чем лучше?

Зато он отдохнет здесь—в чистоте, в тепле и

уюте.

Как хорошо проснуться утром не в шахте, не

на грязном сене, а на чистой кровати, в чистом

халатике, видеть свет дневной, снег за окнами и

чистые стены... Немного холодно бывает по утрам,

но сейчас затопят печи и пойдет от них сухое,

здоровое тепло. А потом завтрак... Пища вкусная,

хорошая, только дают мало. Софья Васильевна,