Под грозой (сборник)

всегда, но какой светлой и чистой казалась она

ему после шахты! И лица шахтеров, умытые, посве-

жевшие, казались привлекательными, хорошими.

Поужинали. Разбрелись по углам, по нарам, кто

куда. Загудели там и сям- разговоры, тихие, уста-

лые. Всех клонило к отдыху, и многие уже укла-

дывались.

Хоть и слипались глаза, а все-таки Антошка не

утерпел и еще раз выскочил из казармы. И засто-

ялся, засмотрелся.

Луна стояла уже низко, светила косо, и тень от

казармы, четкая, синяя, лежала на снегу. Ясно вид-

нелась труба, и серые волокна дыма плыли по

снегу, как настоящие. Антошка глянул вверх, на

крышу. Труба курилась, и против месяца дым

казался пепельно-серебристым, красивым.

На руднике было тихо. Шахта молча чернела

вдали под белой кровлей снега. Как сторожа, сто-

яли трубы, черные, стройные, и из одной лениво

подымался сизый дымок. Небо было чистое, про-

зрачное; тучки уплыли, тихо светили звездочки,

бледные при свете луны. Стучал в колотушку сто-

рож, и эхо откликалось вдали—воздух был звон-

кий, морозный. Где-то далеко шел поезд, земля

гудела, а потом раздался тонкий, пронзительный

свисток.

Антошка потоптался возле казармы на снегу,

выделывая ногами разные вензеля, и, весь охвачен-

ный дрожью и сладким позывом к дремоте, пошел

и лег спать. И когда засыпал под гул усталых раз-

говоров и шарканье ног—казалось ему, что он

дома, что тут возле него и мать, и сестры, и все

родное, домашнее...

VIII.

Хорошо провел Антошка этот день.

Встал рано, как только зашумела казарма,

оделся в чистое и выскочил на двор.

Было холодно; солнце недавно взошло, небо

еще отливает розовым светом, и снег чуть розовеет

вдали, а ближе он белый-белый. Солнце зажигает

на снегу радужные искры, они прыгают, горят,

переливаются, а тени лежат густые, спокойные,

синие. Дымятся трубы; дым подымается вверх

столбами, тихо покачивается и тает. На селе зво-

нит колокол. Плывут медные удары звучно, при-

зывно, как будто выговаривают:

— К нам, к нам, к нам!

А потом посыпался веселый трезвон:

— В гости просим, в гости просим,— отчетливо

и быстро вызванивали маленькие колокола.

И церковь видна на бугре, белая, с золотыми

крестами. Кое-кто из пожилых, семейных пошел в

церковь, а другие просто так на село. Там сегодня

базар, понаехали с окрестностей, навезли всякого

добра. Весело, людно.

Аверьян ушел на село, а Антошке хорошо и

дома. Он побежал к пруду, который был в балке,

за рудником, думая, что уже стал лед. Но пруд

лежал темный, свинцовый, отливая синевой на

средине, и только вдоль берегов узкой каемочкой

морщился ледок.

У пруда Антошка встретил своих приятелей, с

которыми выбирал уголь —Петьку Голована, Ваську

Дырявого и Андрюшку Грунькина. Все прибежали,

надеясь найти на пруде лед. Андрюшка даже

коньки приволок.

Антошку встретили дружескими восклицаниями;

— А, тульский самовар, наше вам! Шахтером

заделался?.. Ну, как там в шахте? Вихры тебе не

оборвали?

— Не,—улыбнулся Антошка.—Там у меня дядя

Иван—душа человек, пальцем не тронет.

— Да ты, вихрастый, врешь. Ну-ка покажи свои

вихры? Целы—тогда поверим.

Нечего делать. Антошка снял шапку и показал

приятелям вихры. В другое время его непременно

дернули бы за эти соблазнительно торчащие вихры,

а теперь не тронули, только посмотрели. То, что

Антошка работает, как большой, в шахте и пробыл

там безвыходно целую неделю, возвысило его в

глазах товарищей, которые хотя и жили не первый

год на руднике, а шахты по-настоящему еще не

нюхали. И Антошка чувствовал это и держал себя

с товарищами независимо.

— Что, вихрун, страшно в шахте?—опросил

Голован.—Там, говорят, нечистые, как жабы,

скачут.

— Брехня все это, бабьи выдумки,—спокойно

сказал Антошка. — Страшно не нечистых, а гре-

мучки да обвалов. Вон вчерась в нашей шахте, как

одного ахнуло...

— Да ты видел?—с сомнением спросил Голован.

— Как же, на моих глазах это было.

И Антошка толково и серьезно, как большой,

рассказал то, что он видел вчера в шахте. Това-

рищи внимательно слушали, а когда Антошка ска-

зал, что он вез увечного в своем вагончике до

ствола шахты, Васька Дырявый с оттенком поч-

тения и зависти промолвил:

— Ишь, тульский, в какое дело попал.

Потом Антошка рассказал ребятам о лошадях

в шахте, разобрал каждую по косточкам, и все

согласились с ним, что Мальчик— хвастун, пустая,

ничего нестоящая лошадь, и ежели есть в шахте

порядочная коняга, так это именно Бычок.

До обеда протарабарил Антошка с приятелями,

и все убедились, что Антошка парень хоть куда—

сметливый, расторопный, умеет и подметить, и рас-

сказать в точности, что видел. И расстались с ним

дружелюбно.

Петька Голован, самый старший, считавшийся

среди товарищей коноводом, сказал, когда ушел

Антошка:

— А тульский— парень дошлый. Хоть и щуплый

на вид, а молодчага. Мы его напрасно спервона-

чала затуркали.

И все согласились с Голованом.

А после обеда опять сошлись вместе. Солнце

светило; снег стал мягкий, таяло. Сделали бабу из

снега, очень искусно, с носом, бровями и ртом.

Голову обмотали тряпкой, вместо глаз всунули два

уголька, а в руки дали старую метлу. И стала баба,

как живая, и имя ей дали— Марковна. Была на

руднике такая старуха, неуклюжая, толстая. Она

лечила простой народ от всяких болезней травами

и наговорами, и мальчишки называли ее колдуньей.

А потом бегали на село. Там были почти все

шахтеры, и тьма народу ходила по улицам. От-

крыты были лавки и трактиры. В чайной хрипел

граммофон, и мальчики долго стояли под окнами и

слушали. Много было пьяных; они шатались по

улицам с криками и песнями, иные падали и долго

потом не могли подняться. Над ними смеялись и

дружески помогали им встать. Один пьяный шах-

тер, увидев мальчиков, заплакал, заговорил что-то

про своих детей, а потом вынул из кармана коше-

лек, порылся и дал ребятам двугривенный. Маль-

чики обрадовались, мигом помчались в лавку,

купили конфет, орехов и поделили поровну.

— Это Матвей—забойщик,—сказал Голован,

который знал всех на руднике.-—У него перемерли

все дети, на глотку хворали, в одну неделю всех

подушило,—так вот он, как пьяный напьется, так

и вспоминает, плачет.

На обратном пути забежали в яр, лежавший

возле дороги, и притаились в нем, как зайцы. Голо-

ван, мастер на все руки, достал из кармана бумажку

с табаком, сделал собачью ножку, закурил, сплю-

нул, потом дал потянуть и другим. Потянул и

Антошка. Было горько, противно, в горле щипало,

но старались не подавать виду, что скверно, и

только Васька Дырявый не выдержал, закашлялся

и на глазах у него выступили слезы.

Его осмеяли.

— Эх ты, суслик,— презрительно сказал Голо-

ван, вырывая у него папироску.—Давай сюда, не

порть!

И он с шиком, поминутно сплевывая на стороны

сквозь зубы, докурил собачью ножку и потом поту-

шил окурок о подошву.

IX.

Вернулись домой, довольные, усталые. День

оканчивался, приближался вечер, а вместе с «им

подымалась и росла в груди Антошки тревога:

надо опять опускаться в шахту. Днем он не думал

об этом, храбрился, гнал от себя все, что напоми-

нало о шахте, а теперь нельзя было не думать;

через час завоют на шахтах гудки, потянутся тем-

ные ряды шахтеров, работающих в ночной смене,