Под грозой (сборник)

и он, Антошка, должен итти вместе с ними.

Опять, значит, темнота, пыль, глазоедка и вся-

кие страхи на всю неделю... Что же делать? Как

уйти от этого? Антошка не знал. Как он завидовал

теперь своим вольным товарищам, которые рабо-

тают наверху, копаются тихонько в кучах угля,

весело, с шутками, с прибаутками,— и ничего не

знают. День окончился— разошлись по домам, а

завтра опять на работу. А он вот должен итти в эту

темень, живым зарываться в могилу.

Антошка стал искать отца. Попросить его,—

может, он сделает так, чтобы его оставили наверху.

Но отца не было, он еще не вернулся с села, да и

вернется он, надо полагать, пьяный и сейчас же

завалится спать.

Солнце приближалось к закату, стала темнеть

земля. Антошка с тоской следил, как опускается

все ниже, вот уже касается земли багрово-огнен-

ный шар. Уже повалил дым из рудничных труб,

застучала машина. Зайдет солнце — и запоют

властно, призывно медные гудки, все в один голос:

иди, иди!

И пойдут, угрюмые и темные, на новую недель-

ную страду, и он, Антошка, вместе с ними.

С каждой минутой разрасталась все больше тре-

вога в душе Антошки. Он думал, куда деваться,

куда уйти от шахты, от ее темной глубины,— и не

находил места. Бродил возле землянок и казарм,

с тоской поглядывая на черные трубы. И снег уже

не радовал его— на нем уже лежали вечерние тени,

не радовала небесная синева.

Солнце зашло, затеплилась заря, нежно-розо-

вая, мягкая", и воздух стал синий, прозрачный. Небо

прильнуло к земле с тихими вечерними речами,

рдея закатом, и земля чуть-чуть порозовела, тихо

улыбнулась сквозь сон, сходивший вместе с сумер-

ками на поля.

И вот поднялась над шахтой тонкая струя пара

и заревел гудок. Антошка вздрогнул и со страхом

уставился на эту струйку, чуть розовую в свете

зари. Стало холодно рукам и ногам. «Зовет, зовет»,

шептал он и пятился, точно видел перед собой

что-то страшное. Вспомнилось лицо того шахтера,

которого вчера задавило в шахте, его качаю-

щаяся, как у мертвого, голова. Вот так и его звал

гудок, может быть, и ему не хотелось итти, а по-

шел, погнала нужда— и встретил смерть...

Гудок рявкнул- и умолк, —чем-то поперхнулась

медная глотка. И стало тихо на шахте и вместе с

тем как-то тоскливо. Сгущались сумерки и все

точно уходило куда-то из глаз, обволакивалось

прозрачным туманом . Рабочие медленно потяну-

лись к шахте. Где-то на краю поселка выкрики-

вала звонко и отчетливо гармоника шахтерскую

частушку, и чей-то голос подпевал залихватски:

Шахтер в шахту опустился,

С белым светом распростился.

Ты прощай, мой белый свет,

Ворочусь назад иль нет?

И в этих коротких и частых выкриках чув-.

ствовалась давняя, глубоко спрятанная тоска.

Антошка быстро шел и думал: «Уйти, уйти.

Уйти куда-нибудь подальше, чтобы никто не знал

и не видел. Уйти туда, где жизнь лучше. Ведь не

все же так, как здесь. Живут люди и по иному,

работают на воле, без опаски, без страхов. Не

работа страшна, а шахта. Работать он готов, а вот

темноты страшно, гремучки, обвалов... Ах, уйти бы,

уйти!».

Он незаметно очутился возле станции. На вто-

ром пути стоял товарный поезд, на крышах вагонов

белел снег. Сдержанно и серьезно, блестя огнен-

ными глазами, шипел паровоз.

Антошка пошел по платформе. Там было пусто.

В окнах вокзала светились огни, двигались какие-

то фигуры. Вышел сторож, позвонил в колоколь-

чик и ушел.

«Сесть бы на машину и уехать», подумал

Антошка, и ему вдруг показалось, что это легко и

возможно. Он не раз слышал, что на товарных

поездах возят шахтеров. Отчего ему не попро-

бовать?..

Опять заскрипела дверь, вышел кондуктор с

фонарем, постоял, посмотрел в ту сторону, где

стоял паровоз, и пошел по платформе к хвосту

поезда.

У Антошки вдруг забилось сердце и стало тесно

в груди. Он подошел к кондуктору и сказал:

— Дяденька, возьмите меня на машину.

Кондуктор посмотрел на него и спросил:

— А деньги у тебя есть?

— Нету,—робко промолвил Антошка.

— Так как же тебя взять? Чудак. Даром никто

не возит. Да тебе куда собственно!

— В Тулу.

— В Тулу? Вот чудомор,—рассмеялся кондук-

тор, вертя в руке фонарь.—До Тулы полтора дня

езды, семь рублей билет стоит, а ты хочешь зада-

ром. Да и поезд наш не туда идет.

Кондуктор взмахнул фонарем и пошел дальше,

бормоча что-то.

Антошка смотрел ему вслед тоскливо. Никто не

хочет помочь ему. И стало горько. Видно, никуда

ему не уйти от шахты, ничего не сделать...

Заревел опять гудок. Это уже второй. Зовет,

зовет... Медная глотка чуть не давится—кричит.

Антошка скривился, замотал головой и побежал на

шахту. Бежал и всхлипывал. Стыдно было плакать,

а глаза так и застилало, и месяц, уже стоявший в

небе, светил, как в тумане, скрываясь порою из

глаз.

Антошка забежал на минутку в казарму, пере-

оделся в старую одежонку, взял кусок хлеба и мет-

нулся к шахте.

Ревел уже третий гудок, стучала и пырхала чем-

то недовольная машина, разматывая стальные ка-

наты, на которых бегали клети. У спуска толпились

шахтеры, ожидая очереди.

Минут через десять Антошка уже мчался в глу-

бину шахты, и где-то глубоко в нем дрожал и пере-

ливался живым серебром лунный свет и вечерняя

морозная свежесть— то последнее, что видел он

наверху. Он уносил это с собой в шахту.

X.

Дядя Иван встретил Антошку ворчливо:

— Нагулялся?.. Что так долго?

— У клетей задержка была,— сказал Антошка.

— То-то задержка. А ты бы пораньше... Вот

в другой раз возьму и не пущу.

У него был скучный, вялый вид; он как будто

завидовал, что Антошка так долго был наверху.

Антошка молчал, копаясь в углу возле сена.

Била в нос глазоедка. Темнота тревожила. Лошади

шуршали сеном. Они не обратили на Антошку вни-

мания, и только Бычок оглянулся, когда услышал

голос Антошки, и посмотрел на него дружелюбно.

— Наверху зима уже,—сказал

Дядя Иван только крякнул. А потом заворо-

чался, почесал голову и сказал:

— Наверху все может быть—и зима, и лето, и

водочка, и табачок. Да... А тут вот— могила.

Он зевнул, потянулся и сказал тусклым голосом:

— А скучно, понимаешь ли, одному в шахте.

За работой хоть время идет незаметно: вымо-

таешься, заснешь,—день да ночь—сутки прочь. А в

праздник—могила... Есть хочешь?

— Не хочется,—-сказал Антошка.—Я там ел.

— Ну спать давай.

Легли, протянулись на сене. Зашелестели сухие

травинки, повели между собой тайные беседы о

чем-то своем, непонятном. Может быть, тоже жало-

вались на скуку и темноту в шахте и вспоминали

о зеленых лугах, где стояли, цвели, пока не упали

под острой косой.

И шорох этот тревожил, раздражал. Не спа-

лось. Ворочался Антошка, ворочался и дядя Иван.

Лампочка тускло светила в темноте. Вздыхали и

шуршали сеном лошади. Кашлял простуженный

Рябчик.

— Что не спишь?—спросил дядя Иван, припо-

дымаясь.

— Так, думается,—сказал Антошка.

— Про что тебе думать? — усмехнулся дядя

Иван.—Думы растут с годами, как дерево. А у тебя

что? Одни черенки, только что из земли выты-

каются.

— Зачем меня на шахту привезли?—с тайной

горечью сказал Антошка. — Худая тут жисть,

трудная...

— Вот это правильно—зачем привезли,—живо

подхватил дядя Иван.—Это ты правду сказал. Тебя

бы, по-настоящему, в ремесло какое-нибудь отдать,