Город, небо, поле, я (СИ)

И всё-таки оно синее, да, божественно-синее или как там было? Тот человек прав.

Золотой день. Сейчас вот пришло в голову такое словосочетание - "золотой день". Интересно, украл я его у кого или сам придумал, наверняка украл, но не суть, итак: где-то между часом и тремя, то есть в обеденный перерыв, при условии наличия солнца и жаркой погоды, в моём городе устанавливается золотой день - это когда всё вокруг желтеет, даже летом, и приобретает сладкий медовый вкус; можно даже откусить небольшую щепочку от деревянного забора или проволочку от металлического и оттуда наверняка польётся нектар или что-нибудь очень сладкое, сам я так не делал, но знаю это точно. Что-либо делать и куда-то вообще идти становится очень тяжело и неохота и мне кажется, что вот в эти вот два часа люди никуда не выходят, а замирают на месте в своих домах и не двигаются, а те что на улице - так это и не люди вовсе, а так, плод моего воображения, галлюцинации или ещё что. Может быть, я и сам лежу где-нибудь под кустом, сражённый солнечным ударом, словно пудовой кувалдой, а всё это мне только видится в бреду - не знаю, но вот я поднимаюсь по столичной на вершину холма и по правую сторону от меня стоят торговые ряды - сооружение достаточно древнее и достопримечательное, имеющее какую-то там историческую ценность для моего города, хотя я понятия не имею, что же именно это такое. То есть, если ты меня попросишь показать их тебе, я их не покажу, но рассказать и объяснить, где они находятся - смогу. Я догадываюсь, что собственно торговые ряды, а точнее торговый ряд - это одноэтажное строеньице с колоннами в стиле модерн, но вот выяснить это наверняка - для меня никогда не стояло такой задачи, что странно, потому что я всегда задавался этим вопросом. Недавно я смотрел видео о моём городе. Старое, довоенное, заграничное. И ничего или почти ничего не узнавал, но торговые ряды и площадь - узнал. Там была куча народу, всякого разного, в основном евреи, они стояли так тесно друг ко другу, что не понятно, как покупатели вообще могли там пройти - не рынок, а цыганский табор. И торговля шла бойко, или, может быть, это кадры шли бойко, ведь тогда всё показывали как бы немного ускоренно. А евреи вовсе не такие как я думал - в каких-нибудь засаленных, старых лапсердаках, ободранные, грязные, замороченные и зачумлённые, с трёхметровыми носами и пейсами до пят, а вполне себе обычные, особо ничем от других не отличающиеся люди. Теперь большинство из них лежит в огромных ямах на разных концах города, по несколько тысяч человек в каждой. Всего их три или четыре, а может и пять, а может и больше - я не особо в курсе, я вообще знаю только ту, что находится недалеко от бабкиного дома. Там стоит чёрный обелиск и на нём надписи - кажется, на трёх языках, не помню, давно там не был, а по соседству с ним бугрятся раскопанные археологической экспедицией в середине прошлого века холмы с захоронениями славян и балтов тысячелетней, а то и больше давности. А рядом со всем этим - поле, огромное, полусферическое, всё засеянное чем-то - ведь я даже не знаю чем именно! за столько-то лет так и не отложилось в памяти, хотя наверняка спрашивал - бесконечное для меня и для моей памяти поле. Там, на краю его, возле обрыва, обваливающегося прямиком в улицу так резко и неожиданно, что если идти по полю издалека, то внезапно появляющиеся откуда-то прямо из-под земли дома могут даже напугать, так вот, там, на самом краю обрыва есть небольшая рощица, даже и не рощица, а два-три дерева и рядом с ними куст какалуши, которую я впервые там и попробовал. Эти деревья и мы, вся окрестная пацанва пяти-восьми лет, собравшаяся под ними - вот он, образ, приходящий мне на память одним из первых, когда я вглядываюсь в своё далёкое, далёкое прошлое. И я очень хорошо помню это лето, эти деревья, этот обрыв и дома, и длинное, длинное небо над головой, и длинные, длинные дороги, петлящие где-то там, на дальних полях возле горизонта, и всё мне казалось бесконечно от меня далёким, но одновременно и очень родным, и столько много ещё предстояло для себя посмотреть и выяснить, и со столькими вещами разобраться. И уже тогда я почувствовал какую-то томительную тягу к тем полям, которые видел вот сейчас, недавно, прохаживаясь по первомайской. И уже тогда, видимо, я примерял себя к ним, как я буду стоять там с Наташкой, как мы с ребятами будем выпивать, и какое чудное небо разольётся над городом. О чём мы говорили тогда? Не помню. А о чём могут говорить дети? Разумеется, о самом важном. Прошло всего ничего времени с тех пор, как мы пришли в этот мир - конечно же он интересовал нас, и мы не могли не видеть его лучше, чем взрослые, и нам не нужно было много мудрёных слов, чтобы сказать главное, да и как о нём говорить, когда вот оно, перед тобою, и ты его видишь и чувствуешь, и ты сам даже главнее этого главного, потому что всё оно - для тебя. Смотри его, бери его, пробуй, чувствуй, вдыхай. И слов не надо, все слова придут потом и все какие-то обрезанные, куцые, недостаточные, и придётся всю оставшуюся жизнь копошиться в этом ворохе, в этом словесном нагромождении, для того чтобы выудить оттуда хотя бы парочку, хотя бы два-три словечка, которые подошли бы, пусть даже и криво-косо, но всё-таки подошли бы для описания того, что раньше не надо было описывать, оно и так было твоим и не нуждалось в звуковом присвоении, в "здесь был я", вот в этом всём, потому что тогда я не был, тогда - я есть. Есть и раньше, до того, есть и позже, после того, просто есть, а значит всё вокруг меня есть со мною; и есть всегда, на всю жизнь. На всю жизнь... Странно, да? Даже смешно. Слова появляются и становятся нужны уже после того, как ты потерял это "есть" и как оно перебродило, перекисло и разложилось на "было" и "будет". Детство - это вечное есть.

А площадь раньше была кольцевой. Я поднялся наверх уже, я на холме. И тут, вот как бы это сказать, чтобы понятно... Ты помнишь старые автобусы ЛАЗ? Не самые старые, а такие, средне-старые, вот те, что курсировали по нашим дорогам в конце 80-ых, начале 90-ых, с широкими глазищами лобового стекла спереди и какой-то полуовальной задницей, вот эти вот помнишь? Я потом расскажу причём тут они, обязательно расскажу, и даже если забуду, то ведь всё равно буду просматривать текст и вспомню; и допишу, хоть корявенько и явно лишне, но это должно быть рассказано, а сейчас ты просто запомни - въезжая на главную площадь моего города, всегда надо держать в уме львовский автобус, без него не понять и половины, без него и город-то будет не совсем моим. Что же с площадью. Ну да, площадь. Раньше она была окольцована, точнее обовалена дорогой, а теперь от бывшего овала осталась только одна прямая, остальное стало собственно площадью, пешеходной зоной, вместилищем скамеечек, клумб и торговых палаток летом. И сразу же я вспоминаю, как идущий с покрышкой вот ровнёхонько через пять лет будет вусмерть пьяный, после зубодробительного в плане выпивки отдыха на одном знаменитом, в поэмах прославленном озере неподалёку, толкать никак не желающую трогаться с места машину; в одних семейниках, мыча и крича и даже успевая как-то полуагрессивно реагировать на всех проходящих мимо людей, одаривающих смешками и хихиканьем наше вопиюще нелепое сборище - остальные выглядели ничуть не лучше и пьяны были ничуть не меньше; включая и водителя. Ну и ещё вспоминается, конечно, как мы внаглую выезжали на площадь, ставили машину рядом с "Мадридом", открывали багажник, врубали на полную магнитолу, доставали самогонку, закуску и начинали люто бухать прямо на виду у всего честного народа, угощая подходящих поприветствовать нас знакомых, да и, по-моему, просто всяких левых людей. Потом самогонка заканчивалась, кто-нибудь один, когда еще оставалось граммов 200, на разлив, ехал за новой порцией, и всё продолжалось дальше, пока не заканчивалась и эта. После кто-нибудь из прежде угощённых наносил нам ответный визит, присоединялась ещё какая-нибудь машина сбоку, музыка ревела уже со всех сторон, все перемешивались, всё перемешивалось - водка, самогонка, вино, спирт, бабы, пацаны, милиция, "Мадрид", туалет, стены, замок - и вот я просыпался с утра дома, башка раскалывалась, сушняк, кишки лезли горлом наружу: начинается новый день, в котором на 90 процентов повторится всё бывшее в старом. Такая вот площадь.