Город, небо, поле, я (СИ)

А я ведь не пойду к костёлу. Нет, нет; куда интереснее вот тут, где-то возле этой самой остановки свернуть налево и проулком выйти к улице, которую мы назовём, ну, пусть она будет столичная, да, столичная. Между первомайкой и столичной лежит княжеская гора - не шибко высокий, но довольно раскидистый холм, на вершине которого, вроде как, можно даже увидеть очень и очень старые надгробия. Или я путаю? Не знаю, надо дойти сначала. Итак, вот он этот проулок - очень узкий, с одинаковыми одноэтажными домишками, но не этим он мне дорог, а тем, что однажды просто сразил меня своим покоем, затерянностью и оторванностью от остального города, хотя ничего ведь такого в нём и нет. Ну да, он утопает в вишнях, яблоках и алыче, но точно так же и десятки других похожих закоулков; ну светило тогда тёплое летнее солнце, вот как сейчас; ну не было никого, абсолютно никого - ни человека, ни собаки, ни автомобиля вокруг, ни даже звука, а только нежный, тонкий, удивительно какой-то деликатный ветерочек иногда потрёпывал листву, выворачивая её наизнанку, и я чувствовал громаду городского холма справа от себя, даже не смотря на него, чувствовал, что он отдыхает и спит, согретый лучами и прикрытый сверху своим собственным кусочком неба; и на вишнях были большие бордовые ягоды, которые, как по мне, ну очень уж на любителя, не знаю, я не фанат вишни, хотя иногда, под настроение, могу оприходовать её чуть не ведро, и оскомина на моих зубах осядет на добрые несколько дней, и они будут скрипеть и очень неприятно чувствовать пищу, как будто я не хлеб, например, ем, а мою пасть продувает ураганным, холодным ветром со всех сторон; и вот так вот я тогда смотрел на всё это, а сейчас вдруг мне пришло в голову, что "В ясный полдень, на исходе лета, шел старик дорогой полевой; вырыл вишню молодую где-то и, довольный, нес ее домой", и, хотя, конечно, вовсе не вдруг, а потому что мне только что, пять минут назад, рассказала этот стих на минуту отвлёкшая меня от писанины бабушка, я... вот тут не знаю, как докончить правильно предложение, чтобы всё друг в друга влилось верно и подогналось по размеру и смыслу, поэтому доканчивать не буду никак, а напишу как есть - ощущение вот это, вот этого старика, вот такое вот: "Он глядел веселыми глазами на поля, на дальнюю межу... у дороги вишню посажу" - стопроцентно моё, хоть я не выкапывал никаких вишен тогда, а только смотрел на них, у дороги и в садах саженных-порассаженных, но ощущение покоя и радости, ясного полдня и лета - которого тогда был, правды ради, вовсе не исход, а самая что ни на есть серёдка - оно во мне воцарилось и полностью завладело мной тогда и я почувствовал - всё, больше ничего не надо, ещё капля - и я уже переполнен, будет лишнее, а сейчас - в самый раз. Понимаешь? Это был один из тех моментов в жизни, один из тех немногих, единичных моментов, когда всё понятно, всё предельно ясно, всего хватает, всё именно так, как должно быть и НИЧЕГО НЕ НАДО! Маленький проулок, лето, годы назад... я попробовал на вкус вечность и немного украдкой сорванных мною вишен, хотя никто бы мне ничего не сказал, если бы я их сорвал не украдкой, а нагло и в полный рост, ведь вокруг никого не было, кроме них, меня и вечности.

Ну а дальше - княжеская гора, назовём её так. Этот бугор, когда его окутывает туманом, сразу же стареет лет на 500, а то и больше, покрывается сединой и своим внешним видом сулит приключения в стиле голливудского средневекового молодёжного фэнтези, если такое вообще есть, с полчищами оживших мертвецов в доспехах, многочисленными духами и пригожими, почему-то обязательно рыжеволосыми девами, чьи лики обильно приправлены косметикой, а ровные зубы сияют искусственной белизной. В своей средневековой замороченности гора не зловеща, а наоборот - весела и по-весёлому же загадочна. Сейчас возле неё стоит нелепый рыцарь - может быть памятник князю, а может быть и просто так, по случаю. Во времена катящего покрышку ничего такого не было. По вечерам мы кучковались возле этой горы и, не особо от кого-то скрываясь, вовсю хлестали самогон или водку, громко разговаривая и смеясь; место для распития подобного рода напитков было идеальным - милиция не ходила тут вообще никогда, а до центра города и ДК, где проходило центральное событие субботних и воскресных вечеров - дискотека - было рукой подать. Помню, что именно здесь я хватанул самую большую в своей жизни порцию водки за раз - аж целый пластиковый стаканчик. Легендарные, типично русские, богатырско-ухарские заглатывания поллитры в один присест - всё это не про меня. Я с великим трудом, усилием и отвращением едва могу пропихнуть в себя классический стограммовик и предпочитаю дозы куда меньшие: 30-50 граммов - идеал для меня; больше - и организм начинает сопротивляться и выпихивать всё это обратно вместе с уже разместившимся в нём до того содержимым моего желудка. Картина крайне неприятная и постыдная, а для подростка, да ещё и в окружении лиц прекрасного пола - и вовсе позорная. Но тогда я сдюжил. В темноте никто особо не прицеливался и всем плюхали от души - по самые края, только девчонкам старались лить поменьше, хотя, судя по их возмущённым возгласам, удавалось это с трудом. Я был в растерянности, когда осознал, что в руках у меня полный до краёв стакан, но отступать некуда, а выказывать возмущение - и подавно. Сосредоточившись и внутренне как-то весь сжавшись, я совершил таки свой мини-подвиг, который никто по достоинству так и не оценил - потому что никто и не знал, что у меня такие большие проблемы с дозировкой - зато оценил я сам и с тех пор место под названием "княжеская гора" вцементировалось в моём сознании, как место великой доблести и нечеловеческой воли, проявленной мною однажды летним вечером, а сам холм водрузился памятником это место венчающим и напоминающим мне о столь славном событии, каждый раз, когда я прохожу или проезжаю мимо него. Вот и всё, что я могу сказать про княжескую гору.

Это уже улица столичная. Если повернуть возле княжеской горы налево, то можно доехать до, собственно, столицы, но я иду вправо; здесь начинается особо крутой подъём, который ничем не примечателен разве что кроме опять же деревьев и домов и тем, что всё здесь настолько аккуратно и мило, что хочется как-то даже загородить рукой, что ли, или накрыть плёнкой или ещё чего - только бы никто не испортил, никто не потоптал и не разорил этих прекрасных садов, стриженных газонов и деревянных да кирпичных домишек. А небо... ты никогда не видел небо над моим городом? летнее небо? Оно божественно-синее и особо синее оно тут - над городским холмом, здесь специально сгустили краски и опустили его пониже, чтобы можно было рассмотреть. А я хочу его взять рукою - оно настолько тепло и мягко, как свежий батон - разделить его на куски, распихать их по карманам и потом ходить по городу и делиться этими кусками со всеми, с каждым встречным-поперечным, потому что люди хоть и живут здесь, но они так редко смотрят на небо, так редко видят его; но вот я стою и вижу это небо, как и тогда, как много лет назад, оно всё такое же, и ты можешь посмотреть на него вместе со мною, и даже оторвать кусочек себе и взять на память, потому что я не знаю - удастся ли мне когда-нибудь ещё вернуться сюда. Мой город лежит под этим небом уже много лет; оно до такой степени напиталось здешним человеческим, что, кажется, ещё чуть-чуть, совсем немножко, вот-вот - и из него хлынет история, мощным, с ног сбивающим потоком, хлынут все, кого оно когда-либо видело, в их числе и я, упаду самому себе под ноги - вот он, встречай. Один ушёл к горизонту, катя покрышку, а другой свалился с неба. А пока я смотрю на него и не могу определиться, какого же оно цвета? Нет, не синее. Синим небо бывает ближе к вечеру, да и то не всегда, а днём оно другого цвета, это всё какой-то не слишком разбирающийся в теме человек придумал всегда называть небо синим. Оно не синее. Оно знаешь какое? Вот если я иду летом по полю, а вокруг меня - никого и ничего, где-то вдалеке, может быть, маячит горстка перелесков или ещё какие жиденькие заросли, а рядом вполне может ползти дорога, ну или хотя бы какая-нибудь стежка, и вокруг - никого и ничего, а на горизонте - только горизонт, который никогда не приблизится, потому что всему этому конца и края нет, и я иду всё время, никуда не сворачивая, не оборачиваясь, не останавливаясь и смотрю вперёд, и чувствую, как где-то у кого-то дома, на стене или столе, а то и вовсе на запястье, секундная стрелка, по-старушечьи шамкая, раскалывает время на мельчайшие куски, сметая осколки в огромную бездонную пропасть, откуда никто и ничто не возвращается, и минуты сменяют минуты, часы - часы, дни и ночи сменяют дни и ночи, за годами - года, и вот я уже старый, глаза мои видят плохо, на спине огромный мешок в котором лежит всё то, что гнетёт меня к земле и норовит сломать мне кости - и справедливо, потому что я не хорош - и все мои заботы сейчас только о том, как бы скинуть с себя этот мешок, чтобы хотя бы упасть налегке, когда придёт время; я иду и чувствую, что идти-то мне осталось недолго, вокруг - все то же поле, всё та же горстка перелесков и дорога рядом, а горизонт не приблизился ни на сантиметр. Вот это - цвет неба. Хочешь себе кусочек? А если я тебе скажу, что в него можно прыгнуть и купаться, как в озере, и пить его, как криничную воду, и брызгать им на других, расплёскивая во все стороны; можно плыть по небу на лодке, одному или же с тем, кто тебе особенно дорог, плыть к его истоку, и доплыть и выйти на берег, ведь за небом что-то есть, об этом рассказывают, не правда ли? ты знаешь сам, и когда задираешь голову и смотришь ввысь, то чтО ты хочешь там высмотреть? ведь не пялишься же ты в пустоту? или, может быть, тебя особенно привлекает целомудренная красота атомов? Небо - для тебя и для меня, но прежде, чем выкупаться в нём, надо долго идти, слушая секундную стрелку, сбросить с себя мешок и упасть в поле.