Любовь с первой строчки (СИ)

" В лето 6979 идеша вятчане Камою на низ в Волгу на

судех

И шедшее взяша град царев Сарай на Волзе,

И множества татар изсекоша, жены их и дети в

полон поимаше..

И множества полону вземше возвратишася..."

Чулаки слушал, иногда прерывал мое чтение пояснениями к тексту, иногда чтоб обсудить прочитанное, иногда чтоб посмеяться. Смешным мне казалось многое, и безбашенность древних вятчан, их очертя голову удаль, и странные имена (Палка Багадаищиков), но так же поражали достоинство, свободолюбие и стремление к независимости. В 15 веке вятские бояре и купцы смело выступили против объединительной политики Москвы, не желая подчиняться великокняжеской власти. Для покорения Вятки Москве пришлось совершать военные походы. А я-то ломала голову, откуда во мне этот строптивый, непокорный нрав?!

Еще я принесла фотографии. Протянула Михаилу Михайловичу пачку моих детских фото, снимки моей семьи: мамы, мужа, сына. К моему удивлению, он отказался их взять: "Посмотрю позже".

Настал день повторной операции. Я - дома, в больнице - жена Нина. Вечером мы созвонились и она снова меня ничем не утешила: глаз оперировали почти без наркоза и сейчас Михаил Михайлович мучается от боли.

Еле дождалась утра, приехала и увидела моего писателя замкнутым, отстраненным. Чулаки был не из тех людей, что жалуются, он молчал, но разве меня обманешь? Спустилась вниз, в аптечный киоск, купила анальгин и пентальгин. Поговорила с медсестрой, попросила на ночь сделать обезболивающий укол. Я и сама могла сделать такую инъекцию, и шприцы и ампулы продавались свободно, но Чулаки отказался, он выпил таблетку, и мне показалось, лекарство помогло ему. Прошло немного времени, он повеселел, разговорился. Беседовали о передаче "Что, Где, Когда", обсуждали интересные вопросы, и неожиданные ответы. Вспомнили, что в одной из трансляций по ТВ прозвучал вопрос писателя Чулаки о Библии. Знатоки тогда перемудрили с ответом и проиграли раунд. Михаил Михайлович попросил записать на видео ближайшую передачу. Просьбу его я исполнила, кассету с записью отдала при выписке.

Да, мы надеялись, что Михаил Михайлович пролежит в больнице дней 5, самое большее неделю, но врачи о выписке молчали. За все время, пока я приходила в клинику, мы ни разу не столкнулись с Ниной, а однажды вечером она вдруг сама позвонила мне и сообщила, что простыла и плохо себя чувствует, потому приезжать в клинику не сможет. "Не волнуйтесь, -- заверила я ее, - все необходимое Михаилу Михайловичу я привезу, он не будет ни в чем нуждаться и не почувствует себя одиноким". С этого дня я могла приезжать к моему писателю в любое время без страха быть застигнутой врасплох.

С приближением Нового года, спираль времени закручивалась все туже, люди начинали двигаться быстрее, стараясь успеть переделать отложенные ранее дела, толпа на улицах и в магазинах сгущалась, суета и круговерть ускорялась. Одна я никуда не спешила, и не было у меня более важных дел, кроме посещения клиники. Я забросила бизнес, отбросила мелкие, никчемные проблемы и пребывала в безмятежно-ровном, похожим на тихое блаженство, состоянии. В своей семье я старалась всем угодить, мне хотелось, чтоб все вокруг меня были довольны и счастливы так же как я.

В клинике, в холле первого этажа уже стоит пушистая, серебристая елка, искусственная, не источающая хвойного аромата, но запах мандаринов, шелест и мерцание елочных игрушек - уже заполняет пространство предчувствием скорого праздника. Поднимаюсь на лифте, открываю дверь палаты и вижу моего писателя. За чуть прищуренным взглядом угадываю плохо скрываемую радость. Я деловито выкладываю из сумки фрукты, йогурты, соки, сажусь рядом на кровать. Заявляю торжественно:

- Смотрите, что я принесла!

Замираю на несколько мгновений: "сейчас увидим", - и вынимаю из пакета круглую, ярко-желтую дыню, которую мы тут же разрезаем. На сей раз дыня оказалась неспелая, мякоть ее жесткая и не сладкая. Не везет мне на дыни! Съедаем по ломтику, остальное уносим медсестрам.

Молодой парень-сосед давно выписан, его место занял мужчина лет 50-и. Он рассказал, что уже оперировался здесь, но из-за возникших осложнений пришлось лечь на повторную операцию. Рядом с ним постоянно находится жена, в палате они почти не бывают, сидят в холле у телевизора. Я как обычно, спрашиваю моего писателя о самочувствии, трусь щекой о его щеку, мурлычу что-то веселое, чтоб отвлечь его от грустных мыслей. Вижу на тумбочке желтый блокнот.

- Можно заглянуть?

- Можно, но ничего интересного ты в нем не найдешь.

И действительно, листы бумаги исписаны какими-то знаками, цифрами, английскими словами в скобках. Однажды я просматривала такой блокнот в больнице на Учебном, думала, что найду в нем конспект нового романа, но увидела лишь короткие английские слова, номера телефонов, инициалы... Я и тогда догадывалась, а сейчас убедилась, что таким образом мой писатель шифрует свои тексты.

- Ага, все закодировано. - я таинственно щурюсь.

Михаил Михайлович молчит, не подтверждает и не отрицает, а я довольная своим открытием, продолжаю листать блокнот.

В два часа дня идем в столовую обедать, а вечером, перед ужином - прощаемся. Михаил Михайлович провожает меня до лифта, целует: "Будь осторожна, не гоняй" "Завтра я не смогу приехать. Будете скучать?" "Да, буду скучать". Народ все подходит и подходит к лифту, но забитый до отказа, лифт не трогается, и на кнопки не реагирует. Чулаки стоит возле и смотрит на меня пристально. Неожиданно незнакомая молодая женщина обращается ко мне:

- Ой, я вас узнала, мы в поликлинике рядом сидели. А вашего мужа уже прооперировали?

- Да.

- И как? Все благополучно, все в порядке?

Я выхожу из лифта и обращаюсь к Чулаки:

- Лифт не работает, пойду пешком.

Мы снова прощаемся. Сбегая вниз по лестнице, вспоминаю слова незнакомой дамы.

Поздно вечером звонок от Нины. Сразу, сходу, без приветствия, голосом требовательным и угрожающе строгим, так учительница обращается с провинившейся ученицей:

- Аня, звонил Михаил Михайлович, у него пропал блокнот с записями, он очень расстроен, говорит, наверное это ты взяла, так что верни.

- Почему, на каком основании вы меня обвиняете?

- А почему ты повышаешь на меня голос?

Разговор не получается. От меня как будто требуют извинений или оправданий, но ни того, ни другого предоставить я не могу. Уснуть тоже не могу, все ворочаюсь, все думаю, куда же пропал злосчастный блокнот? Может быть, уборщица нашла на полу и выбросила, может он лежит за кроватью, под тумбочкой? Почему мой писатель обвинил меня, не поговорив со мной предварительно? Я плачу в подушку и долго не могу успокоиться, представляя, как Чулаки злится, быть может ругает меня последними словами.

Рано утром звонок: "Анечка, у меня все есть, чувствую себя хорошо, можешь не приезжать"

- Как не приезжать, а блокнот вы нашли?

- Не нашел, искал поверхностно, на четвереньки конечно не вставал.

- Срочно еду, чтоб встать на четвереньки и найти блокнот.

- Ну, я просто подумал...

...но я кладу трубку и на ходу одеваюсь. Блокнот нашелся быстро, с трудом вытаскиваю его из-за батареи, перевернутый вверх страницами, на белом фоне стен - он действительно трудно различим. Поднимаюсь с колен, отдаю блокнот писателю и с каменным выражением лица даю понять, что мне пора. Чулаки продолжает робко оправдываться:

- Анечка, я подумал, что все могло произойти случайно.

- Нет, не могло.

- Анечка, ты не так понимаешь, была бы ты мне чужой, я бы вовсе не стал ничего тебе говорить о пропаже.

Но я решительно направляюсь к выходу, распахиваю дверь, и... торможу. Только на секунду представляю, как я ухожу, захлопнув за собой дверь, а Чулаки остается сидеть в кресле......Один..