Любовь с первой строчки (СИ)

У меня мало времени на обдумывание своего туалета, выгребаю из шкафа весь гардероб, роюсь и с досадой все откидываю в сторону. Что обычно надевают на себя дамы в подобных ситуациях? Наверное длинное, черное платье с открытыми плечами и норковым палантином поверх, - но у меня нет ни того, ни другого. В панике звоню не близкой приятельнице, которая общается в высших, недоступных простым смертным, сферах:

- Завтра презентация, а у меня нет бриллиантов, я пролетаю!

- Не суетись. Знаешь что такое пролететь? На прошлый прием мой новый вырядился в смокинг, галстук-бабочку, а публика пришла богемная, все в потертых джинсах и затрапезных свитерах. Моего нового приняли за официанта. Свалили с позором.

Наутро мчусь в торговый центр. Элегантные замшевые сапожки на шпильке? Беру! Но к ним нужна сумка! Вот эта, неброская, замшевая в тон -- годится! Черный, с рюшами вокруг ворота и запястий, облегающий джемпер -- сам окликает меня с витрины. Беру! Уффф! Остается унять волнение.

Вечером следующего дня непогода обрушила на город все возможное буйство, - и я мчусь в туманном потоке среди таких же грязных и жалких автомобилей по раздолбанным, в ухабах, питерским дорогам. Включаю фары, и дворники едва успевают очищать стекло от снега и грязи. На презентацию едем втроем, с нами Нина, это не портит мне настроения, и я безумолку, возбужденно трещу, не обращая внимания, слушают меня мои пассажиры или нет:

- Неужели Михаила Михайловича выберут писателем года? Ни за что в это не поверю! Слишком он принципиальный, слишком бескомпромиссный. Выбирают и награждают обычно тех, кто угоден и удобен власти, и пишет нечто нейтральное, всех устраивающее, никого не обижающее. А Михаил Михайлович? Да он всей своей культурностью, интеллигентностью, неподкупностью, всем своим образом жизни, честным, скромным, - должен раздражать нашу коррумпированную власть, мешать им, продажным и лживым чувствовать себя комфортно, ведь на фоне таких как Чулаки они выглядят еще ужаснее.

Михаил Михайлович молчит, отвернувшись, смотрит в окно. Нина, чтоб поддержать разговор, тихо вздыхает:

- Что поделаешь, кругом воруют.

Паркуюсь сначала на Адмиралтейском проспекте. Михаил Михайлович уходит в Союз Писателей, и вернувшись, разочарованно сообщает:

- Анечка, я вынужден тебя огорчить...

- Для меня нет билета? - у меня падает сердце.

- Нет, билет есть, но сидеть придется отдельно. Так получилось, что два места рядом, а одно - отдельно.

- У-у, - я вовсе не пытаясь скрыть свое неудовольствие.

Направляю машину к БДТ, едем с большим запасом времени, но Фонтанка в нескольких местах перекрыта-перерыта, приходится объезжать, колеся по лабиринтам центральных закоулков. Паркуемся у театра минут за 15 до начала презентации. Втискиваю свой юркий, малиновый Гольф между напыщенными Джипами, Мерседесами, Вольво..

В БДТ я впервые, говорю об этом вслух без стеснения и стыда, не скрывая своего равнодушного отношения к театру. Раздеваемся в гардеробе. Михаил Михайлович причесывается перед высоким зеркалом. Его часто окликают, жмут руку, обращаются с приветствиями. "Как приятно погреться в лучах славы" - с трудом сдерживаю себя, чтоб не взять его за руку, не прижаться к его плечу. Михаил Михайлович улыбается, вид у него торжественный, настроение -- соответствующее, на нем строгий темно-синий костюм, выглядит он как всегда элегантно.

От толпы, хаотично рассредоточившейся в фойе и зале, стоит ровный гул, тут и там мелькают знакомые телевизионные лица. Мой взгляд выхватывает благородную осанку и стать солидного, седовласого Олега Басилашвили. Наблюдаю, как к нему за автографом подходит молодой человек, по виду - студент, протягивает программку с просьбой расписаться, смотрит на актера снизу вверх, восхищенно, с оттенком подобострастия, но Басилашвили ничего не ответив парню, даже не удостоив его ласкового взгляда, - проходит мимо. Картина вызывает у меня недоумение. Из небогатого опыта мне доподлинно известно, что по-настоящему великие люди в общении всегда оказывались милыми и снисходительными.. Не могу себе представить, чтоб мой писатель кому-то отказал в автографе, сочтя для себя унизительным расписаться на открытке незнакомого, незначительного студента или простого работяги..

Мы втроем не спеша прогуливаемся по фойе. Предлагаю спуститься в кафе, выпить сок, съесть пирожные, но Чулаки отказывается, а театр уже заполняет звон, приглашающий в зрительский зал.

- Будешь сидеть с писателем Рубашкиным, - сообщает Чулаки.

- Не хочу с Рубашкиным, - я снова надуваю губы и смотрю на моего кумира снизу вверх, взглядом вопрошающе-умоляющим.

Михаил Михайлович улыбается, и через несколько минут отыскав меня в зале, усаживает рядом с собой. Итак, Михаил Михайлович сидел посередине, а мы с Ниной по обе стороны от него, совсем как в эпизоде повести "Каскадер".

Свет погас, заиграла музыка, и представление началось с балета. Как же давно я не посещала ни театров, ни концертных залов, ни художественных выставок, как долго моя жизнь была брошенной под ноги изматывающему бизнесу и мелочным семейным заботам. Потому эти минуты казались настоящим праздником.

Вечер вела телеведущая Ирина Смолина. Непринужденно, весело, с юмором назывались номинанты, из них выбирался один лауреат, которому вручали премию. В наших программках были указаны все фамилии, и когда ведущая в очередной раз вскрывала конверт, чтоб торжественно огласить одну из них, Чулаки, глядя в список, интуитивно, почти безошибочно, опережал ее, называя призера.

Вот передо мной эта программка: Список номинантов городской премии в области культуры "Люди нашего города" - 2001 года.

Драматический актер года, драматическая актриса года, режиссер года, композитор года, общественный деятель, журналист года, солист балета, лучший оперный голос, продюсер года, телеведущий, музейный работник года, литератор, художник года и т д.. еще много наименований.

Скажу сразу, что литератором года был назван..

- Глеб Горбовский, - шепнул Чулаки.

- Глеб Горбовский! - чеканя слова, воскликнула Ирина Смолина.

Я была раздосадована, но не удивлена, знала, что чуда не произойдет, и еще считала, что правильнее было бы вручать премии отдельно за поэзию и отдельно за прозу. Скажу к слову, что Олег Басилашвили не успевал получать бесчисленные премии и призы, сходил со сцены, и снова поднимался, сходил, и поднимался, поднимался и сходил, унося ворох подарков и грамот под бурные аплодисменты зрителей.

После номинаций начался концерт. Все действие я сидела чинно и благородно, довольная и гордая тем, что мы рядом. В финале на сцену выпорхнули ученицы балетного училища и закружились в вальсе, потом они спустились в зал, как легкие феи, побежали вдоль рядов и устроили танцы со зрителями. Одна из девочек протянула Михаилу Михайловичу тонкую, почти прозрачную руку, потянула его за собой в проход, он, ничуть не смущаясь, поднялся, но тут музыка прекратилась, и невесомые балерины белым облаком упорхнули обратно на сцену.

Праздник окончен. Блестящая публика расходилась и разъезжалась. На улице буднично моросил мелкий дождик, в темных водах Фонтанки тихо плескались серебристые лунные блики. Сели в машину. Михаил Михайлович вынул из портфеля только что вышедшую в свет книгу "Большой футбол Господень" с заранее написанным автографом. Я боялась этой книги, мне было страшно, что она может принести несчастье. Уже в ту пору я знала, что к книгам нельзя относиться легкомысленно, читать все подряд и хранить на книжных полках все без разбору.

Я хорошо помнила, как когда-то, во времена тотального атеизма и отсутствия религиозной литературы, взяла в библиотеке "Юмористическое евангелие" незнакомого западного автора. Стала читать. И чем дальше читала, тем большее беспокойство непонятного характера беспричинно овладевало мной, словно я, переступая через себя, творила тайное беззаконие. Я стала плохо себя чувствовать, появились головная боль и сердцебиение. Дойдя до сцены распятия, я захлопнула книгу, осознав, что не могу долее читать эту ересь, весь организм мой противился и бунтовал. Пришлось отнести Юмористическое Евангелие обратно в библиотеку, и как только избавилась от книги, - сразу вздохнула с облегчением.