Любовь с первой строчки (СИ)

Еще нечто похожее случилось со мной, когда я купила в магазине "Старая Книга" Лермонтовского "Демона" с репродукциями Врубеля. Прочитав эту небольшую книжонку, я тут же забыла про нее, но вскоре со мной началось твориться нечто непонятное. Без причины стали пропадать вещи, дня не проходило, чтоб я что-нибудь не потеряла, не забыла, не разбила или не попала б в нелепую историю. Однажды, когда муж был в отъезде, обнаружилась пропажа ключей от квартиры, они не потерялись, (не могла же я, заперев дверь, выбросить их) но странным образом исчезли. Искала везде где могла, сумочку наизнанку вывернула. Дверь пришлось взламывать, замки менять, а спустя два дня, когда страсти улеглись, - ключи, о которых я уже забыла, нашлись сами по себе. И еще несколько случаев в том же духе. Я измучилась, измоталась.. Не знаю, что мне подсказало, но "Демона" я оставила в трамвае, "нечаянно забыла".

Подарок моего писателя я бережно уложила в сумочку. Включила зажигание, печку, и теперь моей задачей было отвезти супружескую чету в Металлострой. По дороге мы с Ниной болтали о разных женских глупостях, что в голову придет. Неожиданно она задает вопрос:

- Аня, ты читала Виктора Конецкого?

- Нет. - отвечаю я невозмутимо, - Морские рассказы Конецкого с удовольствием читает мой муж. Даже книгу купил. А вы, Нина, любите морские рассказы?

Михаил Михайлович резко переводит разговор на только что вышедшую книгу мемуаров одного знакомого.

- Сколько же в этих воспоминаниях неправды! Мемуары всегда должны быть правдивы!

Мне весело:

- Нина, а вы не хотели бы написать воспоминания под названием "Моя жизнь с Чулаки"? Очень правдивые воспоминания?!

- Нет, - ответила Нина. - Но вот ты, Аня, взяла бы и написала.

Возле парадной я спросила Нину, могу ли я поблагодарить моего писателя и поцеловать его в щеку. Она великодушно разрешила.

- Спасибо за праздник.

Наши взгляды пересекаются: мой -- снизу вверх, взгляд-надежда, взгляд- восторг, взгляд -- любовь-которую-не-скрыть; и его -- сверху вниз, взгляд-неразгаданная-бездна, взгляд -- холодная, туманная даль за толстыми стеклами очков.

- Не гоняй, езди осторожно.

Дома, в тишине, первым делом открываю титульный лист новой книги и читаю: "Анечке, с пожеланием перечитать через 10 лет. М Чулаки"

Глава 14.

Ноябрь, декабрь 2001

Стационар в Ц З.

Есть множество бюрократических учреждений в которых существует негласное правило: брать посетителей-просителей измором, авось "походют-походют да и отсеются". Именно таким оказался Глазной Центр в Купчино. Всю осень Михаил Михайлович добросовестно проходил консультации специалистов, аппаратное обследование, сдавал и пересдавал анализы. Начиная с сентября мы усердно посещали поликлинику Творческих союзов и пресловутый Центр Зрения, где до вечера застревали в его скучных, пластиковых недрах. Наконец, в ноябрьский, по-зимнему морозный, но солнечный день, - я привезла писателя в Купчино в "боевой готовности": с полной папкой бумаг и раздутым, заполненным вещами, портфелем. Оставалась мелочь: взять направление и ложиться в стационар, который находился здесь же, на верхних этажах. Один кабинет, другой, третий, и Чулаки с недоумением сообщает:

- Отправляют домой. Не хватает нескольких справок.

Из Купчино снова едем на Невский в поликлинику Творческих Союзов. Опять хождение по кабинетам, с этажа первого, на этаж третий, и снова вниз. Удивляюсь терпению Михаила Михайловича, удивляюсь врачам, которые упорно продолжают безжалостно гонять немолодого, не вполне здорового и плохо видящего писателя. Наконец специалисты пройдены, осталось дождаться результатов анализов и расшифровки ЭКГ.

- Придется приехать сюда еще дней через пять.

Чулаки как всегда безэмоционален и невозмутим.

Я, напротив, с горячностью негодую.

- Зачем?! Сколько можно! Давно сдавали анализы?

- Шесть дней назад. Но врач сказал, что получить результат можно через 10 дней.

Я настаиваю: следует проверить сейчас! Еще прошу подняться к кардиологу за расшифровкой. Михаил Михайлович колеблется: "Но врач же сказал.." Продолжаю упорствовать, и минут через пятнадцать мы садимся в машину довольные, веселые и охваченные новым чувством единства, ощущением, что вместе мы можем все: у него есть ум и авторитет, а у меня энергия и напор, - и потому нет для нас ни препятствий, ни проблем.

В нашем распоряжении много сэкономленного свободного времени. Держим курс на Гражданскую улицу, к дому Раскольникова. Угловая парадная знаменитого дома оказалась не заперта, кодовый замок сломан, несколько ступенек вверх - и мы спокойно проникаем за дверь. Медленно поднимаясь по мрачной лестнице с темными закутками, читаем надписи на стенах, рассматриваем рисунки. Чем выше, тем гуще исписаны стены. "Родя, мочи старух!" "Родя, убей мою соседку!". "Родя, ты крутой чувак" Здесь же валяются пустые бутылки и шприцы. Прошу Михаила Михайловича расписаться где-нибудь в уголке, но писатель отказывается.

Возвращаемся через центр, притормаживаем на Фонтанке, у старинного, приземистого особняка неподалеку от Толстовского дома. Это школа, в которой учился Чулаки. До начала 50-х школа была мужской, чуть позже - общей. Во флигере слева жил очень строгий, но справедливый директор с многочисленным семейством.

- Вам легко было учиться?

- Да.

- И вы закончили школу с золотой медалью?

- Да.

- А вы влюблялись в девочек, носили им портфели?

- Да, конечно.

- Вы сегодня представили меня врачам в поликлинике как свою "ассистентку". Не боитесь за свою репутацию?

- Пусть думают, что хотят...

Кажется -- что-то будет!

Мне -- вино, ему- вода!

Нам все равно.

Все -- ерунда!

Люди..

люди...

люди...

Через несколько дней я снова везу моего писателя в Купчино. И на этот раз у него вместо портфеля - сумка с вещами. В клинику прибываем в час дня, как оказалось, слишком рано. Пока на первом этаже со стороны стационара (или "гостиницы", как написано при входе), - идет выписка.

- Ждите, вызовут по фамилии, - строго сообщает администратор: милая блондинка за перегородкой.

Ждем. Глазеем по сторонам, разглядываем выписанных: в большинстве это пожилые люди, неуклюже ковыляют, у каждого - марлевая наклейка на глазу. Некоторых встречают родственники, помогают им одеваться. Наблюдаю трогательную картину: девочка лет 13-14, очевидно внучка, помогает одеваться своей бабушке, а потом берет ее под руку и бережно ведет к выходу. Те, за кем не пришли, мучаются, с трудом разбираются в своей одежде.

Мы с писателем то сидим, то ходим по холлу. Наверное, со стороны мы похожи на пару, приехавшую на курорт и ожидавшую место в гостинице. Михаил Михайлович аристократично терпелив и спокоен, подолгу неподвижно сидит в одной позе. Мне же не сидится и не стоится. То срываюсь в дальний угол зала, чтоб разглядеть изумрудного цвета аквариум с мелкими рыбками, то исследую закутки с аптечными киосками. Наконец начинается оформление вновь поступивших. Громко называют фамилию моего писателя, и Михаил Михайлович идет к стойке. Милая девушка с серьезным лицом заполняет какие-то бланки, называет номер этажа и палаты. Еще в прошлый раз я просила Чулаки взять одноместный номер с доплатой, но он категорически заявил:

- Оперировать меня будут бесплатно, и я должен ложиться на операцию на общем основании.

Больше этой темы я не касалась.