Любовь с первой строчки (СИ)

Возвращаюсь, беру писателя за руку и тихо произношу:

- Не хочу с вами ссориться, давайте все забудем.

Некоторое время мы молча смотрим друг на друга. Долго, очень долго, молчим, в груди у меня бухает неровно, и так громко, что кажется, каждый удар может стать последним. Вовремя объявляют приглашение на обед. Чулаки встает первым, тянет меня за руку, - и мы выходим из палаты. Когда идем по коридору и когда едем в лифте - нежно сжимает мне пальцы. Уже в столовой слышу от него новость: впереди еще одна операция, третья по счету. "Врачи хотели на время отправить домой, чтоб долечивать глаз после Нового Года, но решили все доделать, а потом выписывать" А я-то хотела уйти и оставить его одного, ведь Нина еще болеет и не приходит.

В день операции я приехала рано. В оперблок, который находится на первом этаже, идем своим ходом. Там Михаилу Михайловичу дают одноразовую рубашку, брюки, бахилы и колпак на голову. Помогаю Михаилу Михайловичу одеться. Завязывая бахилы, замечаю:

- Вы сейчас похожи на хирурга.

- Да, здесь, в оперблоке мы уравнены с врачами во внешнем виде.

Домашнюю одежду забираю, целую моего писателя, и его уводят вглубь помещений.

Время тянется медленно, очень медленно. Хожу по коридору туда-сюда, туда-сюда. Двери грузового лифта периодически открываются, и в кресле-каталке одного за другим везут оперированных, и каждый раз это оказывается не Михаил Михайлович. Время растягивается до бесконечности, и я не помню, сколько минут или часов прошло с момента начала операции. Вижу, сестра везет очередного больного, но я не сразу узнаю моего писателя. Он дремлет, лицо у него незнакомое, чужое, голова склонилась к плечу. Вместе с медсестрой помогаем ему лечь в постель, я надеваю на него свитер, так как в палате холодно. Накрываю одеялом.

- Как самочувствие?

- Все хорошо.

... Но беспощадно зрение,

И беспощаден слух

Иногда смотрю без посредников

Иногда становлюсь не глух

Люди не хором поют, а вразброд

Мечется наш бесчисленный род..

Где?

Что?

Куда?

На следующий день мы снова рядом. Он улыбается, судя по всему - ждал меня, рад видеть. Говорим о его книгах. Я возмущаюсь тем, что во всех его романах трагический финал, и в "Хароне", и в "Отшельнике", и в "Большом футболе".

- А в новом романе какой финал?

- Обычно все литературные романы заканчиваются либо смертью, либо свадьбой.

Внимательно всматриваюсь в его лицо и безнадежно пытаюсь разгадать: свадьбу или смерть уготовил писатель Чулаки своим героям. Неожиданно он загадочно улыбается:

- А знаешь, я вообще не чувствую себя несчастливым.

Я радостно подпрыгиваю:

- Что я слышу?! Да это просто фраза года!

В день выписки приезжаю в полдень. Михаил Михайлович сидит в кресле, сумка собрана. Наше маленькое приключение в ЦЗ закончено. В процедурном кабинете ему меняют повязку, он получает напутствие от лечащего врача, дарит хирургу заранее приготовленную книгу "Большой футбол Господень", и мы спускаемся вниз на лифте. Какое-то время крутимся возле стойки на первом этаже, ждем выписных документов, все как в первый день, только наоборот, сейчас мы выписываемся. Чулаки получает на руки бумаги, платит деньги за проживание в гостинице. Оказывается, прошло три недели! Одеваемся и выходим на улицу. Легкий мороз покалывает щеки, от стужи перехватывает дыхание. Машина ждет нас на Гашека, неподалеку от входа. Усаживаемся, включаю зажигание, печку, магнитолу, и под "Belive!" Элтона Джона, направляемся в Металлострой.

Долго молчим. Чулаки никогда не задает мне вопросов про мою личную жизнь, и я робко сообщаю, что на праздники уезжаю к маме, чтоб отметить сразу Новый Год и мамин юбилей. В знаменитом желтом блокноте я предусмотрительно записала телефон, в надежде, что писатель снизойдет и позвонит в Вятку.

А пока, пока мы вместе. Не доезжая до Металлостроя, Чулаки просит повернуть налево, в деревню, в сторону реки. Но дорога узкая, встречный поток машин плотный и повернуть не удается. Едем дальше, и уже за Металлостроем поворачиваем направо. Деревенские улицы с однообразными приземистыми избами и заборами, пусты, ни огонька, ни лая собак, все бело от скрипяще-искрящегося снега. Несколько прощальных слов, пожеланий..

"Что же нам делать, Чулаки?" В ответ -- звенящая, студеная, ослепительно-снежная тишина..

Глава 15.

Зима 2002.

Вятка. "Примус". О прототипах.

В Вятке я нахожусь почти две недели. Мои мужчины остались в промозгло-ветреном Питере, - у них работа. А я наслаждаюсь настоящей русской зимой, похожей на ожившую картинку с дорогой палехской шкатулки. В одиночестве брожу по заснеженным улицам, бегущими то вверх, то вниз, заглядываю в закоулки, выискиваю экзотические дворики с покосившимися сараями и поленницами дров. Деревянные дома с резными наличниками, с рыхлыми, нависающими шапками снега на крышах, обдают запахом деревенского быта, из подворотен лают собаки, вдали сверкают золотом купола соборов и церквей. От стужи воздух искрится серебряными кристалликами инея. Встречные девушки, с румяными от мороза лицами, прикрывают варежками носы, а одеты все одинаково: в кокетливые меховые шапки и долгополые зимние пальто с песцовыми воротниками. Иногда вглядываюсь в лица, но уже много лет не встречаю знакомых, а быть может, просто не узнаю. Город равнодушен ко мне, но и я не ностальгирую при виде школы, парка с танцплощадкой и театральной площади с ледяными горками. Долго стою на высокой набережной над Вяткой-рекой с захватывающей дух панорамой на уходящий в бесконечность белый простор.

Новый год встречаем с мамой вдвоем. Откровенничаем, как две старые, добрые подруги, поем песни.

"Пропел гудок заводскоой,

Конец рабочего дняааа,

И снова у проходной

Встречает милый меня

И снова у проходнооой

Встречает милый меня..."

- Мама, я невероятно, неприлично счастлива! Счастлива! И за себя, и за тебя, за всю твою трудную жизнь!

Мое признание похоже на бурно выплеснувшееся шампанское, от которого и радостно и досадно. Больше тревожно, чем радостно.

"Пускай любооовь сто раз обмаанееет,

Пускай не стоит ею дорожииить

Пускай онааа печалью стаанееет

Но как на свете без любви прожить..."

5 января собираемся все: близкие, друзья, родные, - 30 человек в уютном кафе. Зал празднично убран, высокая елка упирается в потолок, мигает и мерцает, и будоражит запахом хвои. Звучат тосты, поздравления, стихи, потом - танцы до упаду, игры, застольные песни, лотерея. Я ощущаю себя несколько чужой, почти не пью, и веселье мое искреннее, но не такое буйное, больше сижу, "созерцаю" и немного завидую. Умеют в Вятке расслабиться, "выпустить пар". Захочется тебе "закосить", отменить юбилей, - не получится, сами придут, все принесут, организуют и заставят плясать -- не отвертишься!

С Чулаки созванивались дважды: второго января позвонила я, поздравила моего писателя с Новым Годом, через день позвонил он, оба раза говорили напряженно, с большими паузами, из-за близкого присутствия Нины.