Любовь с первой строчки (СИ)

Высокий, стройный, всегда подтянутый, с таким необычным для русского человека интеллигентным, холодным, иногда несколько высокомерно-снисходительным выражением на лице, - мой писатель выглядел не от мира сего. Надменность и отстраненность в его облике были непроизвольными, складывалось впечатление, что окружающий люд казался ему примитивной, слаборазвитой биомассой, копошение и мельтешение которой он вынужден терпеть под своими ногами, - потому он привык больше молчать и смотреть на это чуть свысока своим проницательным взглядом, - если уж не смотреть нельзя вовсе.

Писатель Валерий Попов очень образно и удивительно точно описывает внешность Чулаки, (журнал Звезда 2007 N5):

".............раз увидев его, уже нельзя было сказать, что он человек обыкновенный. Даже в весьма затейливой писательской среде он резко выделялся. Туманный его взгляд за толстыми окулярами был неуловим, бездонен, смотрел в какие-то дали, неведомые нам. Иногда он как бы приветливо щурился -- но это морщились лишь уголки век, глаз это не касалось. Сипловатая медленная речь шла из какой-то бездонной глубины и, словно пройдя много-много фильтров, тупиков и узких мест, выходила как бы безжизненной. Дождаться от него быстрой, а тем более эмоциональной реакции на чужую речь было невозможно. Как бы бурно собеседник к нему ни обращался, хоть какие потрясающие или возмутительные вещи он ни сообщал -- ответ Чулаки был всегда одинаков. Чужие слова как бы долго падали в какую-то бездонную, неизъяснимую глубину и зачастую никакого отзвука вообще не получали, канув в бездну. Чулаки сидел так же недвижно, иногда даже приветливо улыбаясь, правда, неизвестно кому. Это был первый человек в моей жизни, который мог не ответить на слова, обращенные к нему, и даже не прореагировать. Для этого нужна, несомненно, какая-то сила, большая уверенность в том, что можно из каких-то внутренних соображений вести себя именно так, невзирая на посторонних. И эта странная сила и уверенность поражали в нем и даже как-то сбивали тебя с ног: почему он так реагирует или же не реагирует совсем? Ты что -- совсем уже ничего не значишь? Или причина не в этом? А в чем же тогда? Это одна из многочисленных загадок Чулаки. Объяснить это его близорукостью было можно, но с большим натягом... слышал-то он вполне хорошо..."

Чулаки редко улыбался, а его искренний смех я услышала только однажды, когда поделилась впечатлениями о происшествии, случившемся со мной возле обменного пункта.

Дело было летним вечером: мне требовалось срочно поменять доллары на рубли, но объехав несколько обменных пунктов и убедившись, что курс везде слишком низкий, я от отчаяния согласилась на сделку со слонявшимся на Марата, неподалеку от банка, менялой. Конечно, я понимала, что рискую. Кидалы, работавшие с напарниками по одинаковой схеме, всегда маячили возле обменных пунктов и банков, предлагая выгодный курс доллара, и от друзей и знакомых я то и дело слышала истеричные стенания о том, как их провели "ломщики". Однажды я даже попалась в лапы такого "ломщика", но живо среагировав, вцепилась в него мертвой хваткой, позвала на помощь мужа и мы вдвоем затащили его в нашу машину. Будь мой муж не столь добрым и мягким человеком, Бог знает, что пришлось вынести этому неудачливому пройдохе.

Но на сей раз мальчик, подошедший ко мне выглядел наивным, розовощеким херувимом. Он попросил меня зайти в магазинчик, подальше от любопытных глаз, и в знак своей состоятельности, этот милый пупс показал увесистый портмоне, заполненный рублями, взамен же попросил передать ему долларовые купюры для проверки на подлинность. Я насторожилась. Проверял купюры он долго и тщательно, рассматривая каждую бумажку, вертел, ощупывал кончиками пальцев и зорким взглядом. 50-долларовую банкноту зачем-то медленно, слишком медленно и слишком задумчиво стал складывать пополам... потом вчетверо. "Я передумала!" - воскликнула я, вцепившись в купюру, - и вовремя, потому что в это время к нам уже направлялся незнакомец с развернутыми корочками. Его решительный шаг, грозный вид, и заученно отчеканенная речь должны были напугать нас, виновников незаконных валютных сделок, и вынудить ретироваться, я -- с зажатыми в ладошке, возвращенными двумя-тремя баксами, радуясь, что легко отделалась. Но сценарий нарушился, план, по причине моей прозорливости, сорвался на одном из самых важных этапов. Заминка, возня и мой вопль, вынудили фальшивого стража закона развернуться и направиться к выходу от греха подальше. При этом я уже кричала ему вдогонку, обращаясь к продавщицам: "Держите сообщника!", но продавщицы исчезли, растворились еще до того, как я возопила о помощи, и мне пришлось одной защищать свою собственность в виде сотни баксов. Это было не просто. Завязалась настоящая борьба, в которой я, не на шутку взбесившись от чувства несправедливости, - выхватила у растерявшегося от неожиданности парня свои и его доллары, плюс его увесистый кошелек. Не помню как я оказалась по другую сторону прилавка. Помню, упорно продолжала звать девчонок-продавщиц (уж тогда-то я умела кричать и вслух, и про себя). Но помощь, разумеется, не приходила и мой истошный крик одиноко метался среди полок, уставленных бакалеей. Обладай мой голос волшебной силой Джельсомино -- мы давно оказались бы погребенными под руинами из банок, бутылок и пакетов с крупой. Наконец, бросив кошелек к ногам кидалы, вовсе даже не херувима, а злобного беса с красными, как на плохом фото глазами, - я пулей вылетела из магазина.

Слушая меня, Чулаки, смеялся искренне и от души. От смеха неожиданного и резкого, непривычного для слуха, мне сделалось не по себе, наверное потому, что лицо писателя при этом оставалось таким же неподвижным и холодным. Я уже сомневаясь, правильно ли я сделала, рассказав ему этот авантюрный сюжет и действительно ли он смеется или же странным образом негодует.

В ответ Чулаки рассказал мне историю Александра Володина. Володин, как человек доверчивый и азартный, попался в лапы лохотронщиков, вытянувших из него все сбережения плюс недавнюю премию. Чулаки возмущался и досадовал на коллегу, который отказался заводить уголовное дело. "Уговаривал его, просил подать заявление, остальное писательская организация взяла бы на себя. Бесполезно. Как можно отказываться от денег и справедливого суда?!"

Вот так весело, за разговорами мы проводили время в пути.

В то осеннее ненастное утро по дороге в Купчино у меня сломалась машина. Произошло это на трассе, неподалеку от нашей аллеи. Писателю пришлось уехать на рейсовом автобусе, а я села в машину и стала ждать открытия автосервиса, который на счастье оказался рядом, через дорогу. Помню, как мне было тоскливо, холодно и неуютно, как за стеклом гудел ветер, мимо меня, на бешеной скорости, разбрызгивая дорожную сырость, равнодушно неслись автомобили, а я все сидела, слушала грустную музыку и сокрушалась о безнадежно испорченном дне.

Наконец, возле ангара началось шевеление, копошение, подъехали машины, появились люди, я направилась туда. Поломку устранили только к 12-и часам. В город мчалась на всех парусах, умудряясь проскакивать под желтый. Примчалась к ЦЗ, с бьющимся от волнения сердцем, кинув пальто в раздевалку, - поспешила к кабинетам. "наверное, он находится в одном из них" - рассуждала я, не теряя надежды. Но Михаила Михайловича нигде не было. Неужели уехал?

Тут меня осенило, я вернулась к гардеробу и стала рассматривать одежду, висевшую на вешалках. Так и есть! Хотя раздевалка была плотно завешана куртками и пальто - не узнать шапку моего писателя, лежавшую на верхней полке - я не могла. На всякий случай попросила гардеробщицу показать мне куртку, которая висела под шапкой, и для меня был вытащен на обозрение бежевый рукав. Куртка его, значит он еще здесь! Довольная своей сметливостью, малость успокоившись, я стала ждать моего писателя у раздевалки.