Калейдоскоп

А в городе — балы, гирлянды, хороводы, букеты, фестивали, игры, танцы и турниры. Об обычной одежде жители города забыли. Нормальной одеждой стал карнавальный костюм. Карнавал в Упании длится сто лет. А может быть, даже и дольше.

Любовь расцвела с буйностью агавы.

— Ты чудесно пахнешь.

— Дураки, ни один мне этого не сказал, — промурлыкала Фумарола и опять удалилась на тысячу миль. Комплимент, который она отпустила минутой позднее, привел меня в ужас и оцепенение. Несмотря на все это, между нами еще ничего не склеилось.

Мы решили уехать. Упания расположена на берегу большой реки. Ночью, когда смолкают барабаны и свистульки, когда расходятся по домам уставшие оркестры, когда уже только свистки переговариваются между собою, сквозь закрытые ставни проникает шум большой реки. Теплый ветер шелестит в муслиновых занавесках, щекочет кожу, не дает сидеть на месте, заставляет открывать настежь двери, ставит приезжих в положение, противоречащее местным законам.

— Фумарола, мы уезжаем!

— Закрой дверь, а то что-нибудь влетит.

— Мы поплывем вверх по реке, мы будем счастливы! Фумарола, бежим на пристань!

— В это время суток можно прогуляться только в одно место. — Фумарола встала и заперла дверь на четыре оборота. — Ты еще ничего не знаешь.

— Значит, завтра…

— Трудно с билетами.

— Я знаю Будзисука!

— Ты? Будзисука? — Фумарола махнула рукой и повернулась спиной.

— Фумарола, почему ты мне не веришь? Я привез рекомендательные письма от Сукота. Мы вместе учились. Приятели, кореша. Фумарола!

— Ну, чего тебе? Я хочу спать.

Я сел в плетеное кресло возле кровати. Слишком рано я вылез со своей любовью, как агава. Решительно ничего еще не клеится.

— Но склеится, Фумарола…

Она ответила демонстративным похрапыванием. Я плакал слезами ревности, а Фумарола спала как убитая. На правом боку, с подобранными к животу ногами. Короткая ночь тянулась бесконечно. Я с трудом дождался утра. Растрескавшаяся лоза кресла щипала и колола. Никогда раньше мне не было так грустно.

На рассвете Фумарола вскочила, автоматическим движением протерла блестящие пуговицы и натянула мундир. На мое предложение ответила очаровательной улыбкой.

— Пиши заявление. Иду за билетами. Может, нас пропустят на теплоход.

Мои усилия достать билеты наткнулись на огромные трудности. Проблема оказалась более сложной, чем я себе представлял. Я вынужден был послать телеграмму Будзисуку, Вскоре пришел очень вежливый ответ. Будзисук приглашал к себе и обещал, что даст знать куда следует, чтобы ускорить наш отъезд. Слово свое он сдержал.

В пятницу я лежал на диване и отмахивался от мушек, похожих на наших оводов. День был исключительно жаркий. Мушки кусали до крови. Фумарола вбежала в комнату с бумагами в руках. Я бросил полотенце и сел.

— У меня билеты, билеты! Мы вместе!

— Фумарола!..

Фумарола обняла меня за шею и очень нежно прошептала:

— Теперь я уверена: мы будем любить друг друга. Знаешь где?

— На пароходе!

— Ты угадал, — и она с силой прижалась ко мне, — только чтобы не очень укачивало…

Оркестр весело играл, пока мы шли через город в порт. В порту нам указали на пустую площадь, прилегающую к набережной. На шестой день пришел старый моряк. Похлопал меня по плечу и большим пальцем показал на стоящий на якоре корабль.

— Я сразу обратила на него внимание, — шепнула Фумарола. — Я знала, что это наш корабль.

В порту стоял только этот пароход. Счастье, как хорошее вино, вступило в ноги. Шаг за шагом я приближался к трапу. Фумарола согласно обычаю держалась немного сзади. Капитан приложил руку к козырьку, из громкоговорителя полилась бодрая мелодия. И прежде чем я успел пожать руку бравому капитану, раздался испуганный крик Фумаролы.

Что-то треснуло, как будто над головой разорвался снаряд. Ужасная боль и непроглядный мрак. «Бог покарал меня и мою любовь…» — молнией пронеслось в голове. Путешествие началось ужасно, хотя и с музыкой.

Мы плывем. По обеим сторонам равнина. Правый берег зеленый, левый темно-синий.

— Люди долговечны, реки преогромны и в среднем течении широки как море.

Капитан Макардек развлекает меня беседой. Прикрыв глаза, я слушаю профессиональные объяснения:

— Порвался бом-шпиль. Если бом-шпиль порвется, бом-марс-штанга летит, потому что ее уже не держит левый шпринг бом-шпиля. Шпрунги должны быть дубельтовые. Оборвалась бом-марс-штанга и упала вместе с бом-марс-штанг-зайтлем. Так это и случилось. Зайтель наделал много бед, но виноват был шпрунг.

Я улыбаюсь и поддакиваю.

— Бывает, случается. Закажите усиленные шпрунги.

Макардек ударил кулаком по колену.

— Каждый год обещают. Теперь я им покажу. Я им задам!

Я отвечаю сонно:

— Обязательно подействует.

Капитан понял. Еще раз извинился и пошел к себе. Он обещал лекарство, «которое должно помочь».

Два винта движут нас против течения. Палуба вибрирует, мой шезлонг дрожит. Влажный ветер сдувает запах смазочных масел, сталкивает на воду верещание репродуктора.

— …«Торка», «Торка», «Торкаток»!

Я не протестую. По всей вероятности, репродуктор надрывается в мою честь. Второй источник шума мы тащим за собой. «Торкаток» буксирует барку с передвижной мастерской.

— Путешествие длинное, но ничто не остановит меня в пути, — похвалился Макардек, когда я спросил его о причине стука. — У меня такие ловкачи, что любую часть выкуют на наковальне. Из ведра трубу сделают, а из заступа — винт. Сделали бы и шпрунги, но на изготовление шпрунгов нет разрешения.

Жесть бренчит, сталь звенит, молот бьет по железу, а вдобавок ко всему что-то скрежещет и скрипит. Голова прямо раскалывается. Еще немного, и она бы действительно раскололась. Во время посадки я получил в лоб зайтлем. Бом-марс-штанга упала на грузчика.

— Голова грузчика разлетелась, и мужику крышка! — крикнул кто-то из экипажа, увидя, что стряслось.

— Эй, младший сержант, — кричали с берега — сейчас же бушлат в воду, а то не отстирается! Как он нас забрызгал, что же надо было иметь в голове?

Когда я пришел в себя, капитан Макардек вручил мне письменное соболезнование команды, от судовладельца и от механиков с барки. Несколько слов самым сочувственным тоном он добавил также от себя.

— Фумарола… — прошептал я.

— Тише, тише, не волнуйся. Багаж я сберегла. Ничего у тебя не украли.

— Фумаролочка, как ты…

— Здорова, здорова, и еще как! Солнце греет, ветер щекочет, я сама с собой ничего поделать не могу. Нескоро дождусь я радости. От тебя мокрое место. Заграничная голова, а так быстро испортилась!

У Фумаролы дрожали губы, но она все время пыталась легкомысленно шутить. Но ее шутки были такими же, как мои восторги, когда я однажды наткнулся на уже месяц не стиранные трусы. «Мне плохо, — подумал я, — это мне напомнило прошлое». Нервозность Фумаролы дала мне богатую пищу для размышлений. Удачным обмороком я прервал разговор. «Оборвалася бом-шпиль…» — гласит официальная версия. «Оборвалася, ведь шпрунги…», и поэтому железный лом прошел в сантиметре от меня? Хм… Этот случай нравился мне все меньше. Из вежливых писем было трудно понять, кто поврежден, пассажир-иностранец или флагманское судно «Торкаток».

Река называется Каток. Пейзаж не меняется, берега по-прежнему пологие, мы плывем на огромных распростертых крыльях. Вот уже капитан вызвал по радио врача. Вот от пристани отчалила к нам моторная лодка, везущая доктора, капли, пластырь и термометр. Я чувствую себя лучше, хотя у меня на голове шишка величиной с большую картофелину. Фумарола лечит меня по-домашнему: прикладывает к шишке разливательную ложку, взятую на время в кают-компании. Металл быстро нагревается, поэтому Фумарола охлаждает черпак в бадье. Бадья — голова, голова — бадья, вот и все разнообразие так неудачно начавшегося путешествия. Над головой трепещет полосатый тент. Я не могу собраться с мыслями. Ну, к тому же и этот черпак…