Калейдоскоп

— Не откажите отобедать с нами. Жена отменно готовит.

— Я желал бы на некоторое время снять комнату в городе. С видом на лес, если можно…

— Я ничего не знал, что и вы… — выдавил Подмухел с подкупающей искренностью. — Она рассказывала мне о каком-то слесаре, а о вас и словом не обмолвилась.

Добродушный олух, что ты знаешь… Что вообще ты можешь знать о Допольке фон Ангел? Я не обо всем понятие имею, куда уж тебе?

— Я хотел бы остаться здесь до окончания дела.

Комиссар резко остановился.

— Вы еще надеетесь?..

Я не отзывался, Подмухел заткнулся, перестал спрашивать. Мы одновременно оглянулись. Лес стоит как стоял. Там еще ничего не переменилось.

Перевела М. Шилина.

ВЕТЕРАНЫ

По ночам нам снятся ракеты, но ездим мы поездами. В поезде, на вокзале или неподалеку от вокзала все время что-то происходит. Потому что люди ездят. Ездят без меры. Прутся в поездах с таким напором, о котором нашим дедам и прадедам и не снилось. «Народу больше, чем людей!» — ворчат старые крестьяне при виде постанывающих от напряжения паровозов. «Такая машина, — говорят они, — могла бы много хорошего сделать в хозяйстве, если бы не должна была, как дура, мотаться туда-сюда…» Мания езды продолжается, но когда-нибудь «молодой специалист» возьмет в руки карандаш, засучит рукава, помножит, прибавит и разделит. Свернет мании шею и придумает действенное средство от дорожной лихорадки. Подсчитано, что если бы удалось использовать энергию, которую жители Европы тратят в течение дня на перемещения, то Альпы можно было бы передвинуть в более красивое место.

Ездят и томятся. Едят крутые яйца и снова томятся. Оббивают себе бока мешками и так толпятся, что нормальный человек вынужден стоять на одной ноге. Вот если бы спросить: «Эй, ты, куда тебя несет? Зачем паровозу сердце портишь и рессорам жизнь сокращаешь?» В нашем купе, по инструкции восьмиместном, у окна сидит женщина. Сидит у окна, но на пейзаж даже не посмотрит. Зачем она вообще едет? Ни красивая, ни молодая. С тем же успехом могла храпеть дома. Рядом с женщиной молодой человек с покрасневшими глазами и потными ладонями. Он крутит мельничку, подтягивает носки и непрерывно вздыхает. Здесь и слепому видно, к кому он едет и зачем… За горами, за долами тоже вздыхает и ерзает вспотевшая девица. Разве молодой человек не мог бы решить этот вопрос неподалеку от места проживания? Ну, скажем, на расстоянии двух трамвайных остановок? Худой мужчина спешит в центр по делам. Такой же доходяга с подобным портфелем едет по второму пути в противоположном направлении. Три человека следуют на праздники. При наличии доброй воли они могли бы передвинуть праздники в своих семьях на более спокойное время, когда пройдет предпраздничная горячка. Об экскурсии харцеров я уж не говорю. В мое время харцеры учились вязать узлы, а на экскурсии ходили пешком. На верхних полках должен лежать багаж, а не харцеры. А один едет только потому, что билет нашел, а продать его не успел. Две женщины едут к портнихе. Третья везет пикули. С нами ехали еще два мужчины, но их забрали люди в мундирах. Они заспорили о том, как выглядит обратная сторона Луны. При помощи харцеров мы выпихнули их в коридор и там, пока не прибыла милиция, показывали, где кто у кого находится. Если бы они подрались перед отъездом, то сэкономили бы на билетах. И так почти каждый. Если бы с пассажиром поговорить, продискутировать вопрос о поездке, то многие бы от кассы отошли и спокойно вернулись домой.

Что же касается меня, то я еду за тазом для варенья. Его должны были нам привезти неделю тому назад, а тут уже вторая проходит, а таза не видно. Ценная вещь, если попадает людям в руки, прилипает как к смоле. Попутно мне хочется погулять в окрестных рощах. Я слышал, что до войны в тех местах росли прекрасные елочки.

Я еду окольной дорогой, растягиваю время и растягиваю путь. Я знаю, что через час останусь в купе один. Мои попутчики поедут дальше по основной магистрали к вымышленным целям и придуманным делам. Толпа утомляет, но хуже всего — зануды.

Я это хорошо знаю, потому что у моего приятеля был дядя, который все, что хотел сказать, предварял фразой: «Когда я, слышь, был у той Адели…» Без Адели он не мог ответить ни на один вопрос, о времени, здоровье, годе рождения, ключах, на любой бытовой вопрос. Аделя врезалась ему в память и сидела в ней полстолетия с лишним. Однажды дядя сказал: «Когда я был у Адели» и умер. Аделя перестала смешить. Теперь она начала волновать.

Я избегаю людей, опутанных воспоминаниями и переживаниями. Я смываюсь от зануд, которые говорят только о своем. Если вернется мода на камины, я сяду в удобное кресло, вытяну ноги к огню и только тогда разговорюсь на полную катушку. Есть что рассказать. Рассказывая, я буду делать вид, что не слышу, как молодые договариваются за моими плечами: «При счете «три» — засунем старика в холодильник!»

Зануда в поезде — это самое плохое, что может быть. Все начинается невинно. Купе уже пустое. Наконец я сижу возле окна, смотрю на голубое небо, на солнце, на раскисшую землю. Весенняя погода перешла в район зимы. Ни сугробов, ни смытых мостов. Поезд едет как по столу. Видно, рельсов хватает. Иногда станция, иногда полустанок. Минутная остановка, гудки, свистки и опять айда, давай, трогай. На последнем полустанке в мое купе вошли две девицы. Никакие, но молодые, и все-таки — девицы.

— Пожалуйста, очень приятно, — сказал я и закрыл глаза. Мне вспомнилось то да се. Я улыбаюсь своим воспоминаниям. Вдруг дверь опять открывается. Смотрю, отчаяние. В купе ввалился типичный зануда. Он обошел весь вагон и, разумеется, ему везде не понравилось:

— Добрый день. Можно?

— А если я скажу «нет», вы выйдете?

Он сделал глупую мину и вжался в угол. Я рассматриваю зануду исподлобья. Этот нам покажет. Уж так в поездах повелось с сотворения мира. Один зануда, только машинист свистнет, достает провизию и начинает набивать пепельницы яичной скорлупой. Второй и километра не проедет молча. Оба вызывают отвращение, но сказать ничего нельзя. Касса выдает билет каждому и экзаменов по правилам хорошего тона не устраивает. Я сижу тихо, жду, что из этого получится. Девушки таращат глаза, открывают рты. Ничегошеньки не понимают. Девушки попались абсолютно глупые. И я начинаю по-другому, весело. И все только для того, чтобы упредить удар зануды, заткнуть его, прежде чем тот раскроет свое хлебало.

— Собачья погода, — говорю я, — какое счастье, что мы едем в Африку. Там бананы и тепло.

Девицы переглянулись и закричали:

— Это не тот поезд, вам нужно пересесть!

А я давай смеяться. Потом рассказываю, что случилось с одной дамой, которая села одному мужчине на колени и так ехала некоторое время.

— Веселая история и мораль в ней неглупая.

Девицы пошептались и перешли в другое купе.

— Бабы с воза, кобыле легче. Что вы на это скажете?

— Ничего.

Болтун протер окно и уткнулся в него носом.

— Вы — ничего, а я скажу так: молодо-зелено. Закурим?

Он соврал, что не курит, и сделал вид, что дремлет. Вжал голову в спинку дивана. Прикидывается уснувшим и свистит носом. Но меня на мякине не проведешь. Я знал, что у него чешется язык и что долго он так не выдержит. Мне стало болтуна жалко. Пусть болтает. Меня не убудет, а ему принесет облегчение. Когда человек слишком долго сдерживается, его раздувает и он лопается.

— Вам ехать удобно, да? — крикнул я болтуну в самое ухо.

Тот вскочил.

— Что, что, что такое?

— Ничего особенного. Я спросил, удобно ли вам ехать? Вы садитесь.

— Я думал, чемодан упал. От узловой опять будет людно.

— Может быть по-разному. Зачем заранее расстраиваться? Давайте по яичку. Отказываетесь? Что за церемония? Что вы? Движение возбуждает аппетит. Вы думаете, я первый раз еду?