Калейдоскоп

— А пиво у вас ничего?

Комиссар облизал спекшиеся губы. Подчиненные разразились смехом.

— Вы шутите! А где ж лучше?

— Вода качественная, классные спецы. Пивзавод славится на весь мир. Пятьдесят лет традиции, — информировал Подмухел. — Я полагал, о нашем пиве все знают.

Мы переместились в сквер. Столики оказались свободными, только у одного — усач в выцветшей форме лесничего.

— Посмотрите влево, — шепнул Подмухел из-за пивной кружки. — Видите? В зеленом мундире. На левой щеке шрам. Вроде… Но дело в суд не попало. Это он и есть, Лепус.

Я пригласил лесничего на пиво. Он не отказался, но только о фотографии выспрашивал.

— Раз должна быть фотография, то за новым мундиром пойду и в парикмахерскую по дороге загляну. И чтоб не щелкал на ходу или из-под мышки. Не люблю. Что проку от такой работы. Шибко псы любилися, дак дети слепы и родилися. Снимать лучше всего у ратуши или на балконе. Против солнца не ставьте. Как нос припечет, моментом чихаю. После шоколада тоже.

Комиссар оборвал его:

— Инспектор желает вам задать вопросы кое о чем. Слышите, Лепус, что вам говорят?

— Слышу, слышу. На одно ухо лучше, на другое хуже. Вы про Клеопатра? Жаль, что не были с ним знакомы. Ему аплодировали в самых больших городах. Из каждого открытку присылал, дорогую, цветную. Начальник почты за голову хватался. Верить не хотел, что такие места есть на свете. Разлучили войны нас. Нынче не получаю уже открыток. То ли писать перестал, то ли произошло чего. Волнуюсь я. Мало ли что могло статься. Время тревожное для всех, даже для артиста.

Комиссара разбирало. Он пыхтел от злости. Выстукивал ногой какие-то бешеные марши. А я прикинул: пускай старик поговорит. Человек болтает, болтает, и всегда в конце концов чего-нибудь выболтает.

— Познакомились мы под осень. В четверг. Было так: возвращаюсь домой, гляжу — сидит. Подхожу ближе, а он дальше сидит. Ну, я с ним минутку побазарил. О зиме, что, слышно, ранняя будет. Так, в разговоре, он мне приглянулся. Сметливый, ухватливый, уважительный, сразу мне глянулся. Договорились завтра наперегонки бежать. У меня чуть сердце не разорвалось, но примчался первым. Клеопатр только головой вертел. Смекнул, что и я не промах, при мне кой-чего поднабраться сможет. Кончилось воскресенье, вытащил я инструмент во двор и давай наяривать, то неспешно, то весело и грустно. Потом так говорю Клеопатру: «Музыка — штука тонкая. Олуху по гроб жизни не смекнуть, в чем тут соль». Сказал так и вроде забывши оставил инструмент перед домом. Утром чуть рассвело, будит меня такая барабанная дробь, что образа на стене закачались. Ноги сами ходуном ходят. Я башмаки на ноги и во двор! А Клеопатр наяривает! Ай, мастер, подумал я и ни капли не ошибся. Он играл изрядно, разве что быстровато. С одной спешкой у него всю дорогу хлопоты были. Нервен и темперамент, дорогие мои, имел.

— Лепус научил зайца играть на барабане, — пояснил комиссар Подмухел.

Прищурился я — и Лепусу ни с того ни с сего, круто:

— Какая была погода в ночь с пятницы на субботу?

— А такая себе, ничего.

— Ветер?

— То дул, то не дул.

— А если дул, то деревья шумели и вам казалось, что в лесу кто-то есть и переговаривается?

— Гудели деревья.

Мы обменялись с Подмухелом парой слов, в сторону. И:

— Сейчас мы отправляемся в лес. Сержант, Лепус пойдет с нами.

Я, комиссар, а за нами, в нескольких шагах, Лепус и полицейские. На опушке леса Подмухел заботливо взял меня под руку.

— Мы на месте. Это здесь… Далее, за воткнутым в землю прутом, никаких следов. Тут на ветке висела сумочка. Там обнаружен след губной помады на коре. Забавно, будто кто-то нарочно поцеловал сучок. Тут замечены отпечатки туфелек, там валялся окурок, там зажигалка… Прошу, подробный план и фотографии.

Сквозь лупу я изучал деталь за деталью.

— К чему все это? — выговорил еле слышно комиссар. — Ведь вы, инспектор, доподлинно знаете, что ничего тут не сыщете. Ничего более найти невозможно.

Я поднялся, отряхнул брюки.

— Вы правы. Перестанем ломать комедию. Странное место.

— И мне здесь не по себе. Возвращаемся? Впереди — пустынный лес. Следов не было и не будет. Если что и произошло, то именно тут.

— Слышите?

— Ветер.

— Загадочное место, загадочный лес. — Против воли я почти шептал. — Белка!… Что-то ее спугнуло. Прыгнула было и передумала на ходу.

— Боязливый зверек.

— Птицы тоже чем-то взволнованы.

— Знать, чуют грозу. Давайте вернемся.

В эту минуту за нашими плечами раздался приглушенный мужской голос:

— Комиссар…

Я вправо, Подмухел влево: мы моментально кинулись между деревьев. Несколько шагов, и я ощутил холодный пот на спине. Пусто, ни души! И лес наг, видимость — на выстрел. Внезапно крик:

— Стоять, стоять!

Прямо передо мной Подмухел с пистолетом в руке. Комиссар бледен, пистолет дрожит.

— Не стоит стрелять. В этом правда толку ни на грош.

Подмухел пришел в себя.

— Прошу прощения.

— Мы слишком далеко убежали. Никого не видать, ничего не слыхать.

Медленно, озираясь по сторонам, возвращались мы к месту, где пропали следы. Снова:

— Комиссар, комиссар…

— И ты? Что ты тут делаешь?

Я привалился к дереву. Над ухом зазвенел знакомый смех. Я проревел нечто бессмысленное. Комиссар тряс меня за плечо.

— Вы ее знали? Вы тоже?

Прибежали полицейские. За ними не торопясь вышагивал Лепус. Словно не замечая нас, задрав голову, обозревал верхушки деревьев.

— Алло, Лепус!

— «Алло» у нас говорят телефону. А мне «лесничий».

— Послушайте, Лепус, вы в лесу как дома. Толкуют, что все деревья как свои пять пальцев знаете. Видите деревья, на которые птицы не садятся и которых сторонятся белки? Эти деревья росли тут год назад? Полгода?

— Ни год назад, ни квартал назад их в лесу не наблюдалось. Позже пришли. Полиция записала, когда.

— Какому дереву двадцать шесть лет? — Подмухел не мог совладать с нервами. Визжал.

— Березе, — выдохнул я.

— Березе.

Подмухел разинул рот, дыша как рыба, вытащенная из воды. Молниеносным движением вскинул пистолет.

— Бандит! Твои фокусы!

— Ковы, ковы… — бурчал лесничий отрешенно.

Пистолет не выстрелил. Комиссар таращился на пустой магазин.

— Сам заряжал… Где патроны?!

Отбросил оружие. Каблуком втоптал в песок.

— Ковы, ковы, — твердил Лепус с триумфом и благодарностью. Чуть, и перебрался бы на тот свет.

Подмухел обратился ко мне:

— Что теперь? Разве срубить и похоронить по-человечески на кладбище?

Снова ветер расшевелил деревья.

— Пентюх, я тебе рубану…

Голос шел не от нас. Подмухел посинел. Сорвал фуражку.

— А как же? Пересадить? На кладбище? А то в парк? Березу я хочу забрать к себе. В сад, под окна. Я должен взять ее любой ценой! Слышите? Любой ценой!

— Коллега, — я отвел его в сторону, — опомнитесь и возьмите себя в руки. Подумайте, жена, дети… Что об этой березе скажет общественность?

— Хочешь сам ее забрать…

Я пожал плечами. Лесничему:

— Вы сюда часто заглядываете, да? Мы вверяем деревья вашей опеке. Мы понимаем друг друга, Лепус…

— Может, деньги? Что другое? Скажите! — У Подмухела сдали нервы.

— А что другое? — Лесничий махнул рукой. Потом, что-то припомнив, добавил вполголоса: — Эта старая сосна просила запретить собак выгуливать. Льют ей на ноги.

— Я прикажу огородить, куплю сетку и сам покрашу импортной краской. Инспектор, какой цвет был бы уместен? Может, разноцветными полосами?

— А к чему огораживать? Закрывать? Стоят тишком, рядком, без ветра не шумят… Коли сетка, так калитка, как калитка, так и ключ. Чего стоит лес за забором? Не надо, господин хороший.

Лесничий приложил руку к козырьку и побрел домой. Через пару минут ушли полицейские. Подмухел дал им увольнительную до конца недели. Наконец и для нас пробил час. Комиссар спрятал испачканный песком пистолет в кобуру: