Жеребята (СИ)

Миоци молчал. Они втроем стояли перед этими людьми - бедными ремесленниками и бывшими рабами. Вся усыпальница была полна народа - отблески пламени плясали в священном танце по их лицам, встревоженным и полным надежды. Все молчаливо ждали ответа.

- Да, я согласен, - сказал Игэа.

- Да, я согласна, - сказала Сашиа. - Но ты, брат, останься с нами!

- Не уходи, Аирэи, - сказал Игэа. - Не гоните его прочь! - обратился он ко всем собравшимся.

На лице немого кузнеца появилась тень колебания. Но Тэлиай и Нээ взяли его за руки - и кузнец кивнул.

- Пусть останется с нами Аирэи Ллоутиэ, племянник ло-Иэ, белогорца и странника, - сказал старший сын кузнеца.

И Миоци - остался.

Молча смотрел он, как его друг и сестра молились вместе со всеми над священным хлебом и вином, как возглашал Игэа и как отвечали ему собранные здесь, в усыпальнице, люди. Молча слушал он, как благодарили они Тису, повернувшего вспять Ладью. А потом он взял свой кувшин с ключевой водой и сделал глоток. Только когда увидел он, как рябой Баэ, подобострастно улыбаясь, схватил Игэа за руку и начал целовать, жрец Всесветлого с омерзением и тоской отвел глаза.

- Иди, иди, Баэ, довольно, - ласково, но твердо сказал Игэа.

- Я тоже пришел, ли-Игэа, я стараюсь, я с вами заодно! - лепетал Баэ.

- Да, да, умница, хороший мальчик - иди же к друзьям, порезвись, мой милый, - ответил Игэа, и Баэ, жуя кусок лепешки отошел с довольной улыбкой.

- Ты тоже думаешь про Огаэ? - вдруг спросил его Миоци.

Игэа склонил голову в знак согласия. Миоци продолжал:

- Огаэ не вернет мне даже Повернувший Ладью вспять.

И снова сделал глоток ключевой воды.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ЖЕРЕБЕНОК ВЕЛИКОЙ СТЕПИ.

Возвращение сына Лаоэй

Раогай не спала. Она смотрела на звезды, откинув полог у входа в хижину. Свет луны падал на пол и стены, на огромный лук, висящий над сундуком.

- Дева Всесветлого только тогда совершенна, когда она может взойти на Башню. Вся жизнь ее - уже не ее, но отдана Всесветлому. И в тот час, когда пришло ей время взойти на Башню, да придет к ней каждый и плачет перед ней, и она станет каждому сестрой и матерью, братом и отцом, и возьмет их печаль. Ибо жизнь в ней - уже не ее, но самого Всесветлого, и она шагает в его ладью добровольно, и в этом - тайна. Делает она то, что желает Всесветлый, и не может никак совершить, и непрестанно совершает. Ибо не как человек с человеком соединяется Всесветлый с девой, но открывает ей себя, как орел, покрывая ее крыльями, осеняя ее, сильный, и, совершенная, она живет жизнью не своей уже, а его. И умирает она, чтобы жить, и это - тайна. Кто шагнет в его ладью, кто познает тайну девы Всесветлого?

Раогай остановилась, чтобы перевести дыхание. Этому гимну научила ее Лаоэй.

"Дева Всесветлого тогда становится тем, что означает ее имя, когда отдает жизнь свою. Быть девой Всесветлого - не значит лишь сохранять безбрачие, но значит - быть всегда готовой умереть. И в этом - тайна дев Всесветлого, сильных, словно белогорцы, и еще более сильных, чем подвижники Белых гор. Ведь не мышцы и крепкий хребет дают силу Всесветлому. О нет! - ибо сам он дает силу деве, силу умереть с ним в вечерней ладье, когда, в великой печали, шагает он за край небес...".

На тропинке, ведущей к хижине, раздались шаги. Раогай вздрогнула, но не испугалась. Она выпрямилась и отдернула полог.

Перед ней, освещенный сиянием звезд, стоял молодой рыжеволосый степняк.

- Ты дева Всесветлого? - спросил он на чистом аэольском.

- Пока нет, - ответила Раогай. - Кто ты и откуда?

- Я - Эна Цангэ с Нагорья Цветов, - ответил молодой человек.

И молча вышла к нему на порог старица Лаоэй, и обняла его, и плакала, и ничего не говорила, а Раогай стояла рядом, держа в поводу буланого коня.

- Я пришел забрать одежды отца, о мать! - проговорил Эна.

Хлебная раздача

У ворот храма Шу-эна толпились люди. Это были бедняки, ждущие чего-то.

- Теперь не будет хлебных раздач, - говорил кто-то с угрюмой уверенностью. - Ли-шо-Миоци сняли, неужто фроуэрцы будут нам хлеб раздавать?

Толпа печально гудела, но не расходилась. Стражники взирали на нее со своих постов у стен, но не гнали бедняков прочь.

- Открывают! Открывают! - воскликнул хромой, опираясь на костыль и подпрыгивая на здоровой ноге, чтобы лучше видеть. Костылем он отдавил кому-то пальцы на ноге, началась брань и потасовка. Стража вмешалась, чтобы навести порядок, но никого не прогнала прочь.

Тем временем ворота храма отворились - их называли "двери милости Всесветлого". На пороге храма стояли Игэа и Сашиа, окруженные свитой тиков-жрецов, облаченных в особые одеяния.

- Зэндстиаг!- сказал Игэа по-фроуэрски. - Друзья! - повторил он по-аэольски, и никто не поморщился от его фроуэрского акцента. - Пусть никто из вас не тревожится - хлеб будет раздаваться, как и прежде.

Толпа разразилась криками восторга и рукоплесканиями, и вскоре раздача началась. Тиики с непроницаемыми лицами, раздавали хлеб и овощи, сторого следя за порядком.

Игэа и Сашиа не уходили, зорко глядя на каждого подходящего за своей долей хлеба. Они тихо переговаривались, порой Игэа подзывал тиика и велел ему дать какому-нибудь оборванному нищему плащ или рубаху. Бедняки кланялись Игэа издали, не дерзая приблизиться к нем и Сашиа.

Вдруг взгляд Игэа остановился на нескольких людях, держащихся поодаль, у самой стены. Они кутались в свои лохмотья и не подходили к раздающим хлеб, ожидая, пока схлынет толпа, беспокойно поглядывая на опустошаемые корзины.

- Кто это? - спросил Игэа у одного из тииков.

- Это - бродяги-сэсимэ, - отвечал тиик. - Им велено ждать, пока все остальные не получат еду.

Игэа и Сашиа спустились по ступеням и подошли к оборванцам у стены.

- Зэндстиаг, гоэрто! - проговорил Игэа по-фроуэрски. - Друзья, здравствуйте!

Нищие наперебой заговорили - зазвучала фроуэрская гортанная речь - и протянули к Игэа руки. Сашиа не сразу поняла, что это - обрубленные культи, без кистей и предплечий. Все нищие были жестоко изувечены - судя по шрамам, уже давно.

- Отчего вы не подходите? - спросил Игэа. - Раздача - для всех.

- Мы - сэсимэ, и к тому же фроуэрцы, о господин! - ответил один из них, ровестник Игэа, но выглядевший старше, изможденный тяготами и лишениями бродячей жизни.

- Хлеб - для всех, - повторил Игэа. - Впрочем, - задумался он, - вам будет сложно взять его. Тиики! - приказал он. - Отведите этих нищих ко мне домой, о них позаботятся Тэлиай и Нээ.

Тиики удивленно посмотрели на советника наследника Игъаара, но поклонился в знак повиновения.

Корзины раздачи уже опустели, и довольная толпа начала расходится.

- Пойдем и мы, Сашиа, - улыбнулся девушке Игэа.

Им подали носилки. Рабы поклонились, опуская паланкин на землю. Сашиа быстро скрылась за расшитым пологом, а Игэа еще отдавал какие-то приказания внимающим ему тиикам, как вдруг что-то просвистело в воздухе, Игэа громко вскрикнул. Сашиа выскочила из носилок.

- О, Игэа! - вскричала она, бросаясь к нему. Лицо фроуэрца было залито кровью, он нелепо прижимал левую ладонь к правой щеке.

- Не бойся, дитя мое, - быстро сказал он. - Просто камень упал с крыши и задел меня. А любая царапина на лице всегда сильно кровоточит, ты же знаешь.

Она приложила к лицу Игэа свой белый шарф, и тот стал быстро пропитываться алой кровью. Фроуэрец ободряюще улыбнулся испуганной Сашиа:

- Ну, что? Едем домой? Довольно приключений на сегодня, дитя мое.

Они сели в носилки, но Сашиа успела заметить, как тиики тащат к ним какого-то подростка, ровесника Раогаэ.