Замыкание (СИ)

Она обратилась за помощью к Якову. Он объяснил, что атеизм - тоже вера. Каждый волен для себя выбирать или веру в бога или веру в науку. Она так и сказала на экзамене и получила неуд за ненаучный подход. Это был единственный раз, когда Яков подвел ее.

Привстав и вытянув шею, она высматривала знакомые лица преподавателей, бывших однокурсников, но не увидела, только устала, опустила голову и уткнулась взглядом в прореху рукава черной кофты сидящей впереди женщины.

От женщины пахло одиночеством и кошками. Прореха возмутила, принизила настрой - посыл носатой старухи. Все, что здесь происходит, - чушь, пыль, нищета, сборище неудачников. Но встать и уйти нетактично. Монаха обижать не хотелось.

Зал гудел, монах пытался говорить в микрофон, возвышал голос до визга, сердился и тут же оправдывался, - сам Христос, когда надо было, сердился, и ничего, святым был и остался. Гул усиливался, бывший атеист легко запрыгнул на сцену, не такой старый, как кажется, и что-то сказал ему на ухо. Монах кивнул и перешел на спокойный тон, стало тише, совсем тихо, Софья, наконец, прослушала фразу до конца:

- Дух возрождается вновь и вновь, как сын божий, умирая, воскресает. Смерть - неизбежный момент вечной жизни.

Фраза вызвала у Софьи протест. Если душа вечная, почему никто не спешит заново возрождаться? Если душа вечная, а смерть так, пустяк, почему все за жизнь держатся? Только грехи накапливают. Почему не пользуются возможностями, может, душа в следующий раз в Америке возродится? Почему церковь осуждает самоубийства? Наоборот, должны поощрять добровольный уход. Логики никакой.

- Верь, ибо абсурдно, - донеслось со сцены.

Вот и ответ.

Вдруг с места донесся истеричный женский голос:

- Мы идем другим путем! Елена Рерих указала нам другой, верхний путь! И не надо... - голос на высокой ноте прервался.

С места поднялась седая женщина профессорского вида, Софья узнала в ней преподавательницу кафедры искусствоведения, - и направилась к выходу. За ней из разных мест зала потянулись несколько преподавательниц и мужчина, высокий, худой, тоже профессорского вида.

К Софье повернулась впередисидящая женщина с прорехой на кофте:

- Видели? Пятая колонна, бывшие коммунисты, - прошипела она.

Совпадение позиций примирило Софью с прорехой. Конечно, нужно уважать тех, у кого есть свои взгляды, но зачем лезть в чужой монастырь со своим уставом?

Монах вещал в микрофон:

- Сектантство под видом православия внедрилось в саму церковь, в само Христово тело. Сектантство внедрилось в сознание масс. Истинное знание большинству недоступно. Люди вступают в лжеобщества, где самым величайшим злом являются кошки и собаки.

В зале захлопали. Но хлопки заглушил все тот же женский голос:

- Елена Рерих нам указала другой путь!

Пятая колонна опять просочилась в зал и толпилась за последним рядом.

- Ага, коммунизм - светлое будущее. У рерихнутых каша в головах, - произнес тихо мужской голос за ее спиной.

Софья вдруг увидела, как сквозь набежавшую толпу у выхода пробирались в зал Яков и Миша. Может, галлюцинация? Заныла шея, она опустила голову. Когда через некоторое время посмотрела в ту сторону, их уже не было.

Донесся грубый мужской голос, откуда-то из первых рядов:

- Вы нам лучше про троицу расскажите, ну, их, сектантов, пусть сами разбираются, вы нам о главном.

Монах как-то странно изогнулся, если бы Софья верила, подумала, что черта увидел.

Лицо покраснело, покорежилось, - и он не чужд ничему человеческому, и презрению тоже.

- С вами о троице? - возвысил он голос. - С вами? Стану я с пьяными вообще разговаривать? Нет, конечно. Сначала протрезвейте, уж потом поговорим.

Софья после этой встречи спрашивала о троице у Якова, он тоже отказался объяснять: атеисту недоступно триединство, ибо он не принимает чуда.

Монах что-то говорил, зал шумел, кто-то возмущался, кто-то хлопал. Бывший атеист запрыгнул на сцену, объявив перерыв, сошел в зал, следом за ним, подобрав подол, со сцены прыгнул монах, и они вдвоем удалились.

Софью толпой вынесло из зала, но домой она не торопилась, медленно шла по коридору и прислушивалась к разговорам:

- Что они нам все навязывают, то марксизм, то еще что-то.

- Как что? Общечеловеческие ценности.

- Слово какое, к монаху не подходит.

- Зачем угрозы? Зачем ненависть?

- Язычники мы, жестокие, агрессивные, были и остались, неважно, какие одежды на нас.

- В мире уже давно другие проблемы решают. Рериха зачем-то выкопали.

- Тише ты, услышит.

- Боишься, на экзамене завалит?

Ее обогнали симпатичный юноша и несимпатичная девушка. Юноша осторожен, зачем лишние хлопоты, когда жизнь прекрасна. Девушка, видимо, не такая. Хорошо бы в их будущих детях соединились красота юноши и принципиальность девушки.

Прозвенел звонок, люди потянулись в зал, Софья тоже. На сцене появился монах.

Кто-то из середины зала прокричал:

- Даешь троицу!

Монах был непреклонен:

- Я повторяюсь, разве вы будете с пьяным говорить о чем-то серьезном? Если вы неглупые люди, поймете меня. Протрезвейте, говорю я вам, а потом поговорим о троице.

Шум усилился, народ жаждал глубоких знаний, но никто эту жажду не собирался утолять. Монах дождался тишины и заговорил о мистическом знании, о неслучайных встречах, голосах, благой вести и вещих снах. Софье было интересно. Но громкие голоса за спиной отвлекли, она обернулась: у выхода и в проходе плотно толпился народ. Какое-то движение, кто-то прорывался в зал. Толпа распалась на две части, освобождая проход. Софья увидела худого, бородатого мужчину, стремительно направляющегося к сцене. За ним спешили Яков и Миша.

Кажется, шизофрения, - подумала она, с чем себя и поздравляю, мечта Дуси становится явью.

Первые ряды поднялись, закрыв монаха, по залу пронеслось: "Гуру", с ударением на первом слоге.

Мужчину окружили, Софья увидела радостно-возбужденные лица, молодые и старые, со слезами на глазах. Где Яков? Где сын? Ноги не держали, она села на место и положила руку на грудь, пытаясь успокоить сердце, ее знобило, ей было страшно.

Зал притих. Монах исчез. Мужчина повернулся к людям, спокойный, слишком, пауза затягивалась. Она стала волноваться: ну, что же он? почему молчит?

И он заговорил, глухо, путая падежные окончания, никто не перебивал. Голос его креп, был хорошо слышен в притихшем зале, речь становилась гладкой и литературно правильной.

- Мы возьмем самое лучшее, мы покончим с враждой и непониманием, с войнами и революциями, мы пойдем по всему свету под знаменем Христа - спасителя, мы вместе пойдем. К нам присоединятся все, кто устал ото лжи и несправедливости. Мы, ученики Христа, положим начало религии мира, как завещали нам Христос, Магомед, Будда и Николай Рерих.

Софья поднялась в поисках сына, ее подхватила толпа, вынесла к сцене. Но она сумела, вырвалась и выбралась из зала. Уже почти спустилась по ступеням на первый этаж, услышала голос сына:

- Мама, подожди, - Миша со счастливой улыбкой спускался, держась за Якова.

- Мама, ты не переживай, я иду домой, уроки учить.

Яков подхватил ее под руку:

- Соня, не ругайся, я тебе дома все объясню. Не пугай сына. Люди всех возрастов, независимо от профессии и образования, ищут веру. Вчерашние истины уже не устраивают никого.

Но она не могла молчать.

- Не устраивают вчерашние, берем позавчерашние?! - она повернулась к сыну. - Скажи мне, на что похож дух? На облако? На дым? На что еще?

- Не всем дано его видеть, - сказал сын и посмотрел на Якова.

Ее несло:

- Призрак? Туман? Тень на асфальте? Тень повторяет тело. Как в кривом зеркале, скорее, передразнивает. Может ли быть дух хромым, косым, безруким?

- Пойдем, Соня, толпа собирается.

Дома сын закрылся в комнате учить уроки, как обещал, она попыталась спорить с Яковом, но поняла, аргументов не хватает. И когда Яков напомнил ей о том, во что она верила: каждый свободен в выборе своего пути, - спор прекратила.