Замыкание (СИ)

Эпизод с монахом

Возможно, это был сентябрь. Каждый год, первого сентября, Николай вспоминал о детях и появлялся к началу торжественной линейки. Обнимал сына, дочь, совал им шоколад: сыну - молочный, Маше - черный, и до конца линейки оставался рядом с сыном. Когда ученики и учителя направлялись в классы, он отзывал Софью в сторону, и она, уговаривая себя не взрываться и не портить такой день, выслушивала один и тот же текст: "Как ты могла лишить детей отца, взамен подсунув им древнего старика, выжившего из ума. Неужели ты не чувствуешь вины перед ними?"

Если была хорошая погода, то он приходил и на следующий день, и на третий, и на четвертый.

От него всегда пахло алкоголем. Когда она его просила не приходить пьяным, отвечал, что трезвый он злой, и будет только хуже.

После того, как Маша перешла в десятый класс и попросила отца не позорить ее перед одноклассниками, он уже поздравлял детей с началом учебы по телефону и в школе не появлялся.

Но до Машиного десятого надо было жить год. В тот сентябрьский день Николай достал Софью так, что она после занятий бежала куда глаза глядят, чтобы успокоиться и не портить настроение Якову.

Она вышла из троллейбуса, не доехав остановки до центральной улицы Ленина, перешла через дорогу и свернула в незнакомый двор. Пересекла детскую площадку, через арку попала на безлюдную дорогу и наткнулась на бетонные плиты. Дальше стройка, мусор и грязь. Растерялась, даже напугалась, - ни одной живой души вокруг, заблудилась в родном городе. И тут вспомнила, когда-то поблизости было озерцо с чистой водой, над ним клонилась береза, чуть в стороне росли голубые ели. Оазис окружали побеленные каменные столбы и чугунные решетки между ними. Там, под березой, с Колей отмечали вином окончание его последней летней сессии.

Почти бегом, по грязи, через кучи строительного мусора спустилась под горку и увидела каменный столб от забора, внизу в лучах заходящего солнца поблескивала мутная вода. Ни елей, ни берез. Прошла немного и чуть не наткнулась на гору тряпья. Тряпье шевелилось, - кто-то с кем-то боролся. Над всем этим болталась голая женская нога. Нога ритмично дергалась, наконец донесся женский писк и протяжный мужской стон.

Опасаясь, что парочка увидит ее, бежала, не разбирая дороги, и чуть не увязла в грязи.

Хаос стройки как разрухи после бомбежки, парочка нищих в оргазме, уничтоженный островок оазиса плюс встреча с бывшим мужем - слишком для одного дня, она потерялась, плохо ориентировалась, попала в тупик, с трудом выбралась, снова тупик, - в отчаянии чуть не завыла. И в этот момент услышала характерный звон трамвая, хлопок закрывающейся двери троллейбуса, скрип тормозов легковушки.

Выбралась на оживленную улицу и обрадовалась людям, потоку машин, рекламам с потекшей краской. Стала жадно читать все подряд, складывать буквы в слова, слова в предложения, постепенно успокаиваясь.

Под крышей высокого дома загоралась и потухала, переливаясь всеми цветами радуги, реклама. Попыталась сложить латинские буквы в относительно понятный текст, но получила ощутимый удар в плечо, - мимо пробежал на остановку троллейбуса мужчина с туго набитым рюкзаком. Чертыхнулась и неожиданно наткнулась на объявление кириллицей, багровые неровные буквы в текст не складывались.

Лист ватмана висел на заборе, перед входом в театр оперетты: очередная перекраска здания, в этот раз из зеленого в розовый цвет. Подошла ближе, и поняла, текст не сложился из-за незнакомого слова "иеромонах". Вокруг букв густые брызги багровой краски, как запекшаяся кровь.

"Иеромонах" абсолютно не сочетался с родным "государственным университетом", где состоится встреча.

- И на наш город благодать снизошла, - услышала она за спиной ангельский голос и обернулась. Нет, не ангел, женщина, ярко накрашенная, губы того же цвета, что и брызги на ватмане. Без сомнения актриса, в черной с широкими полями шляпе, зеленом плаще до пят, грубой вязки красный шарф обмотан вокруг шеи. Образ актрисы довершают рыжие кудри, рассыпанные по плечам, спине, до тонкой талии, подчеркнутой широким поясом. Люди натыкались на нее и останавливались.

Актриса приветливо кивнула публике и театрально подняла руку над шляпой:

- Благословлен сей час, призыв услышан, божий человек, подумать только, божий человек в альма матер, в главном рассаднике атеизма. Я когда-то тоже там училась.

Рядом с актрисой старушка, сухонькая и маленькая, но не суетливая: гордая посадка головы, огромные глаза и хищный нос, - мечта курносого грузина, и тоже рыжие волосы. Огненная львица опалила Софью черным взглядом и глубоким, сильным, без старческого дребезжания, голосом изрекла:

- Великий народ силен верой! Нет веры, и нет народа!

Старухе захлопали, и она, в сопровождении актрисы прошла сквозь толпу, затерявшись в уличной суете.

Софья почувствовала себя осиротевшей. Люди, наверное, тоже, они не расходились, чего-то ждали. Кто-то предложил пойти, послушать иеромонаха, тем более, бесплатно, тем более, совсем рядом, за театром, начало сейчас. Софья заспешила следом за желающими искать веру, туда, где провела не самые худшие студенческие годы.

Вид знакомого, мрачного, приземистого здания охладил пыл, она замедлила шаг, свернула к киоску союзпечати и уткнулась в витрину пустячного товара. Что-то отразилось в стекле витрины, знакомое лицо, до боли родное, она оглянулась, увидела поток людей, направляющихся в университет, и присоединилась.

Гранитные ступени, дверь, еще дверь, мраморный вестибюль, знакомые решетки гардероба, за стеклом вахтер. Раньше он не прятался.

Огляделась: с двух сторон лестницы прилавки с книгами, аптечный киоск в углу, - раньше их не было.

Пока оглядывалась и сравнивала с прошлым, пока удивлялась незыблемости щедрого декора сталинской постройки, люди рассосалась. Она заспешила наверх, обгоняя двух древних старичков.

Актовый зал был полон, не сразу нашлось место в предпоследнем ряду.

На сцене появился монах, в черном одеянии, на вид сытый, щекастый, румяный, с длинным хвостом редких рыжих волос. Уже не юноша, но еще не муж, из благополучной семьи, бабуся закормила вкусняшками, маманя с папаней не нарадуются единственному сыночку. Вот только черное одеяние не подходит сытому виду. Монах заговорил уверенным, хорошо поставленным голосом лектора:

- Философы - материалисты любят строить пирамиды и помещать в них научные дисциплины, вершина - естественно, науки о человеке. Но удовлетворения не получают, спорят, ссорятся, сами себе не верят. И продолжают строить пирамиды. Да хоть переверни, хоть на бок положи, не получается.

- Что вы предлагаете? - перебил мужской голос.

Монах что-то ответил, но поднялся шум, заглушая его. По проходу потоком шли люди.

Софья старалась, прислушивалась, но услышала только фразу:

- Не сотвори себе кумира.

И в этот момент у сцены возник бывший преподаватель атеизма. Она помнила его густобровым, с шевелюрой темных волос, с богатырской статью, а увидела седого, сутулого, суетливого мужчину. Он сунул монаху микрофон, прошел по проходу в конец зала и стал теснить людей к выходу, никто не сопротивлялся, но выйдя, зрители не расходились, а оставались у двери и потихоньку возвращались в зал.

Преподаватель атеизма в качестве надзирателя на православной лекции, - нечто необычное.

Он не был похож на университетского преподавателя. И лекции читал странно: подробно рассказывал историю религии, содержание библии, но аргументов, почему бога нет, почти не приводил, потчевал студентов анекдотами. Атеизм преподносил как само собой разумеющееся мировоззрение, зачем очевидное обсуждать. Над анекдотами кроме него никто не смеялся, ведь впереди экзамен.

Она очень боялась экзамена, не знала, как доказывать, что мир материален, если есть мысли, образы, слова, наконец. Если это все - свойства материи, как запах, как цвет, то что-то материальное в них есть. Так что же? Преподаватель удивлялся: "Зачем вам так глубоко копать? Не беспокойтесь, экзамен все сдадите".