Замыкание (СИ)

Яков долго перебирал фигурки, она подозревала, подбирал слова, чтобы ее не обидеть, наконец, заговорил:

- Что ж, чувство формы у вас есть, молодец! - он коснулся ее руки. - Вы, пожалуйста, не уходите из школы. Я понимаю, вам хочется перемен, но учтите, у прохфессора язык бойкий, за это ему платят. Не попадайтесь. Подождите немного, все изменится, люди перестанут его слушать, и ему придется еще что-то придумывать.

Часть 2

Сын

Мистическое

Домой после уроков не спешила, сентябрьская погода на редкость теплая, хотелось прогуляться. И поговорить с сыном, сегодня у него день рождения. Пыталась уже поздравить на перемене, в Крыму было десять утра, телефон недоступен. Может, еще спит, а она разволновалась. Может, просто отключился, такое часто случается. Был занят, - коротко отвечал он, когда она упрекала его. Но хотя бы не в этот день.

В последний раз полноценный разговор состоялся первого мая, в день смерти Мары, он сам позвонил.

Софья так обрадовалась, что не сразу поняла, о каком домишке у моря он толкует.

- У тебя есть деньги? Откуда? - спросила она.

- Софья Леонидовна, ты меня не слушаешь. Это не я, хочет купить домишко у моря Григорий Григорьевич. Предупредил его, только с учетом двухсотметровой прибрежной полосы, чтобы потом не забрали. По украинским законам охраняемая от частников прибрежная полоса.

- А он что?

- Сказал, пустяки, никому не надо охранять. От всех охранителей могу откупиться.

Телефон взял Яков. "Перечитай Чеховский рассказ "Крыжовник" а заодно и "Ионыч",- проворчал он. Миша возразил, что сам писатель к концу жизни купил домик в Ялте и наверняка посадил крыжовник в своем саду.

Когда разговор прекратился, Софья попросила уточнить, кто из нас Ионыч.

- Из нас, увы, никого, из знакомых - прохфессор, эксплуатирует художников, чтобы сидеть на бережку и выплевывать в набегающую волну косточки черешни из собственного сада. Эксплуатация чужого таланта - несмываемое пятно на его совести, он подобен амбалу, отбирающему у детей гроши на мороженое и сладости.

- Мы ведь тоже можем с тобой продавать картины брата, а потом купим домик у моря и все поселимся в нем.

- Иван станет маринистом, а мы будем продавать морские пейзажи. Жаль, раньше не подумали встать у ЦУМа в ряд с другими. Под покровительством вождя мирового пролетариата.

Рука вождя широким жестом от плеча направляла публику в сторону сквера у центрального универмага, где тусовались художники. Увы, вождь не помог: их разгоняли, они опять появлялись, их опять гнали, пока не извели всех. Свято место пусто не бывает, теперь алкаши оставляли кучи мусора и пустых бутылок. Налетали стаи воробьев и склевывали остатки еды.

Непонятно, чем так опасны для города художники. Яков объяснил: "Если не платишь налоги государству, плати менту в карман. Менты тоже хотят кушать, разве они виноваты, что не умеют рисовать. Нельзя винить человека за то, что у него нет таланта. И вообще, разделения труда еще не отменяли".

"Вот именно, сам сказал о разделении труда, - начала Софья на повышенных тонах, - художники рисуют, а Шорохов их картины продает. Умеет, и не надо ему завидовать. От того, что осуждаешь его предприимчивость, деньги у нас не появятся".

Завелась, раскричалась, началась мигрень. Якову пришлось идти в аптеку. Потом несколько дней прятался в своей комнате, что на нее плохо действовало.

Яков был хорошим отцом. Но все же не родной сыну. Она еще вчера начала волноваться, вспомнит ли, что завтра у Миши день рождения. Ей это было важно.

Перед тем, как сходить в ЗАГС с Яковом, она посоветовалась с детьми, они были уже в сознательном возрасте, с паспортами, - Маша особо подчеркивала, чтобы не забывали. Выбор одобрили, оба, даже обрадовались. Как иначе, если Яков нянчился с ними, еще маленькими. Когда Николай загуливал, а свекровь покрывала его, Софья забрасывала детей к Якову в мастерскую при театре и убегала по каким-то делам. Ошалевшие от простора, детишки носились среди декораций, сшибая скульптуры из папье-маше, опрокидывая ведерки с краской на уже готовые декорации. Яков шутил, что они вдохновляли его: на голубом фоне красное разбрызганное пятно превращалось в красногрудых горлиц, коричневые кляксы - в воробьев.

Было однажды, когда незадолго до начала спектакля Миша разрисовал небо черными фломастерами, Якову пришлось вырезать ворон и наклеивать на полотно, хотя Миша просил самолетики.

Вороны хорошо вписались в готический стиль.

Сын пытался копировать отчима. Софья была свидетельницей, как он говорил однокласснику, точь-в-точь повторяя слова Якова: "Не свобода (пустое), не демократия (вспомни английскую королеву), а порядочность, вот к чему надо стремиться. Тогда не будешь бросаться из одной крайности в другую. Порядочность - конкретное понятие: сделать - не сделать, сказать - не сказать. Ребенок понимает, если плохо поступил, кошка понимает, собака еще как понимает. Взрослый человек вдруг перестает понимать".

Он не только безошибочно повторил фразу, даже пытался, как Яков, перекатываться с пяток на носки, но терял равновесие.

* * *

Она свернула на улицу, с оптимистическим названием Энтузиастов, застроили ее в первую пятилетку, и по солнечной стороне дошла до дома своего детства. Дома сохранились в том же виде, за исключением серой высотки, не лучшим образом вклинившейся между утопавшими в зелени двухэтажными почти коттеджами; в квартирах с высокими потолками и стенами, побеленными известкой, легко дышалось. При всех удобствах, правда, газ привозили в баллонах, - даже была печь, отец облицевал ее под камин.

Не помнит, маленькая была, то время, когда бегала в одном дворе с Николаем и Григорием. Их родителям дали квартиры в начало улицы, тоже в двухэтажках, строили военнопленные после войны. Через некоторое время Софьин отец получил ордер на трехкомнатную квартиру в новой девятиэтажке на трамвайном кольце. Ей никогда не нравился этот серый и неухоженный дом со сломанными почтовыми ящиками и с лифтом, пахнущим мочой.

Мать в начале болезни, когда были еще силы, видимо, предчувствовала скорый уход, много вспоминала, рассказывала и о маленьком Григории. Ваня дружил с ним.

Григорий старший, его все называли Жорой, с женой его на редкость страшненькой, тихо спивались. Соседи видели их по утрам, когда они вдвоем шли на работу, и вечерами, когда возвращались с работы. Пьяный Жора упал с лестницы в подъезде и повредил шею и ногу. С тех пор у него голова была наклонена к плечу, а нога не сгибалась в колене. Даже такой, он выглядел симпатичнее своей жены. Ходила она в брючных костюмах и куртках с застежками как у мужчин.

Плечом к плечу, шли быстро, как позволяла больная нога, ни на кого не смотрели и ни с кем не здоровались. Если в это время сын гулял во дворе, не бросался к родителям и не окликал их, как другие дети.

Деда Григория, называли Гошей, чтобы отличать от сына и внука. Вот кто был даже в старости привлекательный: волосы густые, кудрявые, он часто улыбался и шутил над женой, но так, чтобы она не услышала. Она носила кружевные воротнички, заколотые старинной брошкой из граната, и шляпки потрепанного вида. У нее было сложное имя, вроде Гертруды, но длиннее, и она любила рассказывать, что у нее с мужем неравный брак: он простой деревенский хлопец, а у нее высшее образование. Дуся считала, врет, эта стервь окончила курсы гувернанток, а корчит из себя. Григорий рассказывал, что дед из дворянского рода, а бабуся из простых, но не признавала этого и все придумывала аристократическое происхождение, дед посмеивался, когда ее не было рядом, побаивался жену.