Замыкание (СИ)

Сын встретил их на автовокзале, возмужавший, загорелый, она обняла его и расплакалась.

Он снимал комнату в частном секторе недалеко от центрального рынка. Во дворе, огороженном ржавой сеткой, росли странные пальмы без стволов, узкие длинные листья, как ей показалось, вылезали прямо из земли. Да, пальмы, - подтвердил Миша, посадил их в прошлом году, всю зиму спасал от холода: сначала пленкой для теплиц, потом мешками и перевязывал веревками. "Закутывал как младенца", - засмеялась Софья. Ей не терпелось посмотреть комнату сына.

Он повел их вглубь двора, там за кустами виднелась неровная стена, побеленная известкой. Маленькое оконце затянуто паутиной. Неужели он живет в этом курятнике? "Порог высокий", - не зря предупредил, она попала к кромешную темноту, чуть не упала, но Яков успел поддержать. Забрезжил свет, когда открылась дверь в комнату, темноватую, с низким неровным потолком в желтых пятнах. Стопки книг вдоль стен и у кровати занимали почти все свободное пространство комнаты. На стуле и маленьком столике в углу тоже были стопки книг. Пахло плесенью.

- Как ты здесь живешь? - ужаснулась Софья.

- Для юга нормально. Здесь жилье дорогое.

Она не стала спрашивать, куда он девал деньги, что получал от нее. Ясно, тратил на книги.

Яков попытался открыть окно, ржавый шпингалет поддался не сразу, попросил у Миши воду и тряпку и стал мыть стекла. Инициативу перехватила Софья. Пока наводила порядок, мужчины позаимствовали у хозяев доски и сколотили полки для книг.

Книги убрали, но в малюсенькой комнатушке им места не было, они съезили на вокзал и у бойкой женщины сняли жилье на Северной стороне.

Сын посоветовал им снять комнату на Северной стороне, там песчаные пляжи.

Перед тем, как переплыть на Северную сторону, они спустились по ступеням на Графскую пристань, откуда по родовому преданию осенью двадцатого года отчалил предок Якова. Рядом проходила экскурсия, Софья прислушалась: " Это место знаменито на весь мир исходом Белой армии. Они проиграли войну, но надеялись вернуться. Поверить в то, что кошмар гражданской войны надолго, никто не мог".

Яков остановился у самого края пристани из деревянного настила, под ногами плескалась вода, Софья подошла к нему. Наконец он ее заметил, глухо заговорил: "Напуганные до смерти, отчаявшиеся люди. Крики, ругань, плач, - падали в воду, тонули, все вокруг окрашивалось кровью".

Закружилась голова, она пошатнулась, он обнял за плечи и подвел к памятной доске из красного гранита. Гранит сверкал на солнце, и они с трудом прочитали: "В память о соотечественниках, вынужденных покинуть Родину в ноябре 1920".

- Хоть какой-то знак - напоминание о том, что не самые худшие люди оказались лишними в России. Хотелось, чтобы об этом помнили всегда, - непривычно эмоционально

говорил Яков, - Посмотри, - он показал на мраморных львов, - ты посмотри, с каким удивлением, страхом и ужасом смотрят на море. Мертвые взывают, мертвые ждут отмщения. Но никто мстить не собирается, только мраморные львы и видят призраки погибших. За что? Зачем? Понятно, слабая власть, какой-то несерьезный росчерк на клочке бумаги царской рукой, небрежно, карандашом, - и началась революция, а потом гражданская война. Поднялись те, кто без рода и без племени, те, кому нечего терять, - их было много, слишком много, без рода, без племени...

Софья не узнавала его, обычно сдержанный, может, именно такой он подлинный?

Подошел мужчина его возраста, хорошо одетый, но беззубый и небритый, приветливо поздоровался, Софья почему-то решила, - нищий, будет просить денег, но ошиблась. Он спросил:

- Вы приезжие? Кто-то из ваших родственников был в Белом движении? - Яков кивнул. - Я живу рядом и часто прихожу сюда, долго ждал хоть какого памятного знака, столько людей погибло, и вот, дождался. Мужественные люди повесили доску. Это второй памятник, первый был поставлен Колчаку, должно быть в Омске, точно не знаю.

- Сейчас можно, сейчас не опасно признаваться в том, что кто-то из родственников служил в Белой армии. Какое тут мужество? - возразила Софья.

Мужчина усмехнулся:

- Ошибаетесь, многие упрекают их, такая огромная армия бежала. Предалиокинули родину, чтобы спасти свои жизни.

- Кто так считает? - возмутилась Софья, - Что, по-вашему, они все должны были погибнуть?

- Да, - жестко ответил мужчина, повернулся и стал подниматься по ступеням.

- Знаешь, что самое плохое оставила советчина? - спросил Яков и сам же ответил: - Полное неуважение к жизни человека. Подумаешь, погибнет миллион, десять миллионов, да хоть сколько, бабы еще нарожают.

Подумаешь, случайный прохожий, глупость сказал, выдавая за общественное мнение. Но ведь зачем-то высказался.

Жильем у моря на Северной стороне оказался металлический вагончик, зато дешево. Вагончик за день нагревался, ночью было душно, спали при открытой двери, к ним забредали кошки и прыгали на кровать.

Все надеялись, что сын будет приезжать. Но он выбрался только раз. Сходили на пляж.

Яков сидел под тентом и ел виноград, они вдвоем плавали. Миша не выглядел истощенным, кожа бледная, но фигура спортивная. Она перехватила взгляд юной стройной дивы, загорелой до темно-шоколадного цвета. Сын на нее не обратил внимания. Ночевать в вагончике отказался, торопился домой: рано вставать, важная встреча. "Летом, в жару и дела?" - не поверила она. Сын пожал плечами.

Вечерами, когда жара спадала, они покупали продукты, на Северной стороне дешевле, переплывали на катере бухту и прогулочным шагом шли по Приморскому бульвару к сыну.

Он не ел мяса, ни летом, ни зимой, вообще, не ел - это ее неприятно удивило. От молочного тоже отказывался, только овощи, фрукты, желательно в сыром виде, и рыба. Желательно в свежем виде.

Запаха плесени уже не было, комната приобрела жилой вид. Софья готовила рыбу, Яков - салаты, и они выходили во двор.

Миша возвращался поздно, как объяснял, с друзьями - экологами боролся против хаотичной застройки набережной.

- Власть как оккупанты, захватывает живописные побережья, строит виллы. Прохода к морю в черте города скоро не будет. Люди только с холмов увидят его. Как можно было превратить жемчужину страны в захолустье! - возбужденно говорил он, а Софья подкладывала ему на тарелку еду.

- Ага, в короне империи, - ёрничал Яков, почесывая бороду.

Но Софья сердито смотрела на него, если заведется на тему свободного рынка, ведь деньги надо во что-то вкладывать, почему бы не в виллы, только разозлит Мишу, и заводила подобно Шахерезаде, о красотах зимнего Урала, не забывая напомнить, что там сейсмическая опасность близка к нулю. Все понимали, ей хотелось, чтобы сын вернулся домой.

Но часто, не дождавшись Миши, они шли на набережную и ели мороженое за столиком под навесом. Вид на морской простор закрывал тесный ряд павильонов с сувенирами. Доносился шум волн, но свежий морской запах заглушался запахом пригоревшего масла.

Яков ничего не ощущал, кроме свежего воздуха: нигде так легко не дышалось, как здесь.

Она купалась утром и после обеда. Яков в воду не лез, сидел в тенечке под навесом, делал вид, что дремлет, но она знала, наблюдал за ней. Если она далеко уплывала, поднимался и махал ей рукой, чтобы возвращалась. Когда были волны, купаться не разрешал. Она не спорила. Однажды море штормило, она, не отрываясь, смотрела, как волны бились в конвульсиях о бетонный берег, как отступали, наплывая одна на другую. И вдруг ей показалась чья-то рука на гребне волны, и почудился крик о помощи.

- Яша, посмотри, кто-то тонет. Видишь?

Рядом стоящий мужчина показал на вышку:

- Там спасатель, он следит, чтобы никто в море не входил.