Замыкание (СИ)

По залу деловито ходила девица в возрасте студентки и поправляла картины. Софья спросила, чьи такие красивые работы. Девица сначала не поняла, потом удивилась: "Эти? Не знаю, старушка одна возилась с ними".

Она притащила ведро и швабру. Софья поняла, надо уходить, чтобы не мешать ей, спустилась вниз. В комнате на том же месте сидела Вика. Рядом с ней Наташа.

Вошли трое молодых людей. Вика наливала чай в пластмассовые стаканчики, раздавала булки, пирожки и говорила:

- В пещерном периоде началось зарождение национальностей. Люди разные были с самого их возникновения.

В этот раз она ничего не пила и не ела. Но рядом с ней пыхтел паром электрический чайник, и она всем входящим наливала чай.

- Те, которые произошли от обезьяны? - спросил мужчина, заглянувший в комнату, - Или из ребра Адама?

- Леша, не перебивай, если я говорю, разные, значит, не из ребра. Если хочешь, то от обезьян. Я не гордая. Чай налить?

- Налей, - он взял наполненную кружку и вышел.

- На чем я остановилась, не помню.

- На том, как возникли национальности, - подсказала Софья.

- Люди все разные с самого начала их возникновения, - повторила Вика, - Все знают о том, что притягиваются умные к умным, глупые к глупым. Такой закон природы.

- А если дурак себя считает умным? - спросила девица в возрасте студентки, которую Софья уже видела в выставочном зале. Она стояла в дверях, но в помещение не входила.

- Дурак другого дурака будет считать, как и себя, умным и потянется к нему, - девица захлопала, Вика встала и поклонилась, - Мы русские добрые, с древности. Добрые тянулись к добрым, и вот, нас уже много, - подытожила она.

Софья пила чай, ела булку, в этот раз черствую и не хотела уходить. Круговерть, ни к чему не обязывающие, понятные всем Викины представления, такие как: камнем по камню или капля камень точит, повторение мать учения, терпение и труд, - успокаивали ее. Хоть ненадолго оторваться от быта, от школы. Легкая тревога, что сюда может забежать погреться кто-то из ее учеников, отпустила. Она почти любила Вику, и ей все равно, спал или нет Григорий с Наташей. Она уже не замечала уродливой внешности Вики и красоты Наташи. Ей было хорошо, все остальное ее не тревожило.

- Хочешь послушать стихи? - обратилась к ней Вика, откусила пирожок и стала жевать, - Известный поэт читает, - она назвала фамилию, но невнятно, Софья не уловила.

Она поднялась на второй этаж и вошла в зал. На фоне темного окна стоял пожилой мужчина и читал стихи, держа в руке на отлете листы бумаги. Его слушали несколько человек. Софья присоединилась к ним и приготовилась слушать, но вдруг почувствовала чей-то взгляд. Кто-то смотрел откуда-то сбоку, чуть сзади, она оглянулась, за ней стояли двое мужчин немолодого возраста и внимательно слушали поэта. На нее не посмотрели.

Она заволновалась, ей стало неприятно, и вдруг увидела картину. Как в сомнамбулическом сне, медленно повернулась и направилась к картине: на фоне красного знамени стояла пионерка и держала руку в салюте. Глаза ее были на уровне Софьиных глаз. Ее черный пронзительный взгляд следил за Софьей. Лицо напомнило популярную советскую актрису. Софье нравилась эта актриса, некрасивая, с наивным выражением круглых глаз, с улыбкой, обнажавшей десны с мелкими зубами, - по замыслам режиссеров она играла жутко добрых, отзывчивых и талантливых женщин, неважно, в какой области искусства. Но сейчас что-то зловещее было в этом сходстве, будто художник посмотрел под другим углом зрения и увидел нечто неприятное в общепринятом образе положительной героини. Все обман, - почему-то подумала Софья.

Она наклонилась и прочитала: "Дура набитая". Кровь прилила к щекам, как пощечина.

Оглянулась, не видит ли кто ее конфуза. Нет, все внимательно слушали поэта. Попыталась успокоить себя, ведь это картина так называется, пионерка с рукой в салюте, с идиотским выражением лица и есть безнадежная дура. Но конфуз не проходил, на ватных ногах она спустилась вниз, из комнаты доносился голос Вики о первобытном периоде : "Женщины сидели в пещерах, а мужчины"... но Софья не услышала, что делали мужчины, потому что закрыла за собой дубовую дверь в вотаху и направилась на остановку в сторону дома.

Цвет жизни

В ящике, куда Софья складывала школьные журналы, недавно обнаружились старые альбомы с аппликациями и акварелью. Яков подсунул, больше некому.

- Это тут зачем? - спросила она.

- Напомнить, как странно повлиял на тебя семинар Шорохова.

Она перебирала картонки с хаотично наклеенными кусочками зеленой бумаги: прямоугольники, треугольники, многогранники, неровные круги и эллипсы.

Периодом зеленого на зеленом называл Яков ее вдруг вспыхнувшее увлечение. А ведь всего лишь хотела сменить профессию и попробовать себя в живописи или заняться интерьерами.

- Выбросить надо, а ты хранишь, - она была недовольна.

- Пусть лежит - память о странном времени. Как ты смогла выдержать все, что происходило тогда в школе, я не представляю.

- Ты ведь сам не советовал мне уходить.

- Жалеешь теперь? - он внимательно посмотрел на нее, - Я считал, что ты так эмоционально разгружалась. Я иногда полочки выстругивал и даже вешал на стену. Так сказать, тяга к рукоделию.

Ему нравилось, когда она бралась за иголку, что бывало редко, но надо, пуговицы сами по себе не пришиваются. Тяги к рукоделиям, как у сестры, у нее не было. Научилась в замужестве, иначе не прожить при тотальном дефиците, даже сходила раз в платный кружок вязания. Руководительница увидела, как она держит спицы, и вернула деньги, некогда возиться с неумехой. Научила преподавательница математики, объясняя спокойным, ровным голосом. Дело пошло, и Маша с Мишей носили связанные ею шерстяные свитера и шапки.

Желание что-то делать своими руками вспыхивало неожиданно и так же неожиданно покидало, - почему накатывало и почему отпускало, не объяснить. В шкафах и тумбочках накапливалось много недовязанного, недошитого, недовышитых узоров на подушках. Перед праздниками, когда устраивала генеральную уборку, сгребала их в пакеты и выбрасывала. Потом, когда хотелось чем-нибудь таким заняться, жалела.

Увлечение аппликациями было попыткой сменить работу. Возраст всего лишь приближался к тридцати. Образно говоря, она хотела спрыгнуть с корабля образования в океан искусства, но не получилось, потому что использовала тактику постепенного перехода, что не оправдало себя даже в борьбе с курением.

Зеленый цвет - ее любимый. Она спрашивала брата, еще школьника: "Почему на твоих картинах так мало цвета молодости и надежды?" "Для некоторых - тоска зеленая, - отвечал он. В пейзажах обходился серым, черным, желтым, оттенками синего.

"Ты же художник, как можно зеленый игнорировать?" - не отставала она. "Нет, почему, я все цвета принимаю, но если приглядеться, зелени как таковой в чистом виде в природе нет. Как если всматриваться в молодость и надежду, то обнаружится глупость и страхи. Помнишь зеленые стены - в школьном туалете?"

Да, этим цветом в школе перекормили.

В его картинах школьного периода преобладал голубой фон неба. После смерти сестры сменился тревожными: синим, фиолетовым, лиловым, а в изломанных фигурах не было спасения.

Он не упрекал Софью, да и в чем ее можно упрекнуть? В том, что она спаслась, а сестра - нет?

Молчаливый брат, страшившийся кого-то обидеть, только однажды решился: "Вы были вместе, и ты ее не спасла".

Упрек брата мучил ее, она страдала. Но когда стала работать в школе, все впопыхах, хваталась за много дел, не могла ничего договорить, додумать, чувства будто заморозились.