Дикое Сердце 1 часть (ЛП)

- Ну ладно, ладно, оставим это, Хуан, – против воли попытался прервать нотариус.

- Карета остановилась в деревне, – продолжал Хуан, не обратив внимания на реплику старого Ноэля. – Кучер и слуги пошли к соседнему ларьку, чтобы удовлетворить жажду и голод. Издалека кто-то позвал нотариуса, но никто не подумал о человеческом звереныше, слишком гордом, чтобы просить, но нотариус вышел из кареты, купил большой кулек апельсинов и с улыбкой вложил его в маленькие грязные ручонки. В первый раз кто-то улыбнулся этому мальчику, как улыбаются ребенку. В первый раз кто-то вложил подарок в его руки. В первый раз кто-то покупал для него кулек апельсинов.

Тщетно борясь с волнением, глубоко тронутый, слушал Ноэль слова Хуана, невероятно искренние и нежные, столь горестно разоблачавшие боль и заброшенность его детства. Несколько раз нотариус попытался заставить его замолчать со стыдом честного человека, который получил огромную плату за незначительный поступок; но Хуан продолжал говорить, упершись широкой ладонью в слабую спину старика, его суровые дерзкие глаза странно смягчились, а в полумраке арки Ренато Д'Отремон, получивший все преимущества мира, слышал и вбирал каждое слово, будто грехи этого мира внезапно сдавили его душу. Резко выйдя вперед, он воскликнул сердечно:

- Хуан, Хуан…

Лицо Хуана изменилось, рассеялся детский призрак, прервалось очарование, и чужим голосом он спросил:

- Что это?

- Сеньор Д'Отремон, ему ты обязан тем, что все уладилось, – пояснил нотариус. – Друг, который решил тебе помочь.

- Ну мне очень жаль, – холодно ответил Хуан. – Не нужно было брать на себя это обязательство. Мое заключение оказалось не справедливым, и я…

- Твое заключение было справедливым, и ты бы сгнил здесь, – прервал Педро Ноэль.

- Вы хотите сказать, что ради меня сеньор Д'Отремон дал взятку? Насколько я понимаю, это тоже преступление. Если мы должны руководствоваться законами, которые, по-вашему, я должен уважать, то сеньор Д`Отремон должен отправиться за решетку. Конечно, на законном основании его может оправдать полудюжина высокопарных слов. Мое преступление оказалось обманом, мошенничеством, нарушением слова, попыткой убийства. Его преступление можно назвать соучастием в помощи преступнику, подкуп чиновников и злоупотреблением моральным правом. Если вы покопаетесь немного в кодексе, нотариус Ноэль, то найдете там несколько лет тюрьмы.

Сжав губы, Ренато наблюдал за ним, пытаясь опуститься до глубин души, как путешествовал по аду Данте, и его не задели, не обидели едкие слова Хуана.

- Итак, вы заходите, а я выхожу, – насмешливо объявил Хуан.

- Хватит глупых шуток, – сурово оборвал Ноэль. – Чтобы раненый тобой человек забрал заявление, Сеньор Д'Отремон заплатил ему за ущерб и освободил твой корабль от ареста.

- Черт побери! Но ведь это, наверно, стоило вам кучу денег! По меньшей мере крови десяти рабов, – усмехался Хуан.

- У меня нет рабов, Хуан, – пояснил Ренато примирительно. – Я хотел бы, чтобы мы поговорили как друзья, как братья, как мой отец просил меня…

- Что?

Хуан разъярился, взгляд сверкнул такой молнией старой обиды, что Ренато не договорил. Казалось, он вот-вот разразится бранью, но промолчал, ограничившись желчной улыбкой, и язвительно обронил:

- Ваш отец сеньор Франсиско Д'Отремон и де ла Мотт-Валуа. Кровь королей, а?

- Не знаю, что ты пытаешься этим сказать, Хуан.

- Ничего особенного, – неприятно усмехнулся Хуан. – Но если мой корабль свободен, благодаря вашей щедрости, то я должен пораньше выйти в море. Сейчас мне нужно работать. Я должник значительной суммы. Хорошую унцию золота, должно быть, получил этот негодяй-мошенник за украшение, которое я оставил на его подлой руке и за пролитые капли его подлой крови. Добрую горстку унций я верну вам, как только смогу, сеньор Д'Отремон. В добавление к старому долгу – пресловутому платку реалов, послуживших моему первому плаванию.

- Ладно, Хуан, твое… – вмешался старый Ноэль.

- Оставьте его, Ноэль, – прервал спокойно Ренато. – Пусть говорит, что хочет. Потом ему придется выслушать меня.

- Сожалею, но мне неинтересно слушать такого сеньора. У меня нет времени, чтобы слушать о Франции. Простите, и приятного вам вечера.

Хуан быстро удалился по длинному коридору, в глубине которого распахнулась дверь. Он приостановился, ослепленный солнечным светом, затем нахлобучил на свой лоб шапку моряка и горделиво двинулся вдоль двора перед часовыми, охранявшими вход.

- Не стоит ли попросить запереть его снова? – раздраженно спросил добрый Ноэль. – Разве он не заслуживает тюрьмы, из которой вы так упорно стремились его освободить? Надеюсь, вы понимаете теперь разумность моих советов. И если вы справедливо возмущены или сожалеете о помощи ему…

- Нет, Ноэль. Это вы купили ему тот кулек апельсинов?

- Что? Вы слышали?

- Да, Ноэль. И думаю о том же, о чем наверняка думаете и вы, несмотря на ваше внешнее возмущение, он по сути неплохой. Этот человек не способен забыть первую улыбку и первый подарок. В конце концов, все разрешилось благополучно.

Они оставили позади темный коридор тюрьмы. Как и Хуана, их ослепил солнечный свет, заливавший широкий двор. Вдалеке, по склону переулка, высоко подняв голову, твердой походкой удалялся Хуан Дьявол.

15.

- Айме плохо себя чувствует, у нее болит голова и она прилегла. Она умоляет и извиняется.

Сеньора де Мольнар окинула благодарным взглядом старшую дочь, которая солгала, чтобы оправдать сестру. В это время Ренато, сдерживая недовольство, вложил в руки матери букет цветов и коробку конфет, которую взял из рук слуги и с кивком с ним попрощался.

- Донья Каталина, вы передадите это Айме от моего имени?

- Конечно, сынок, конечно. Какие красивые цветы! Какая прелесть! Моника, не поставишь их в вазу? У тебя к этому талант.

- Я поставлю их в воду, а Айме сама с удовольствием заберет их в комнату.

Руки Моники задрожали, когда она взяла в руки букет, ее щеки были бледнее рясы. Она сжимала букет, чувствуя шипы.

- Погоди, Моника, – стеснительно попросил Ренато. – Если Айме стало лучше, можно ли мне увидеть ее хотя бы на миг? Если ей не трудно выйти на минутку. Если она не слишком страдает.

- Я спрошу у нее. Ей было плохо, но я спрошу, – уступила Моника и удалилась.

Каталина и Ренато остались вдвоем в старой гостиной Мольнар и какое-то время молчали, погруженные в свои мысли, пока голос Моники не возвратил их к действительности:

- Айме просила простить ее. Она не чувствует себя в силах, чтобы подняться.

- Ей так плохо? Если позволите, мой слуга тут же приведет доктора Дюваля.

- Ради Бога, не надо. Правда, Моника? – объяснила Каталина с подлинным беспокойством.

- Действительно, Ренато, – уверила Моника. – Айме скоро поправится; а если ничего не изменится, я пошлю за монастырским врачом. Не волнуйся, ничего страшного с ней не случилось. Надеюсь на это, по крайней мере.

Она взглянула на мать, стремясь ее успокоить, пока нетерпеливый Ренато вышагивал по широкой комнате, и настаивал:

- Не знаешь, как мне тяжко, когда я не вижу ее; ну хоть бы разок глянуть, перед там как уйти, Моника.

- Твое отсутствие продлится недолго, если вернешься в субботу.

- Признаю, что недолго, но для меня оно вечное, а поскольку ты не была влюблена…

- Почему бы тебе не прогуляться, сынок? – вмешалась Каталина. – Может быть, за это время…

- Как раз об этом я и подумал. Я пойду в центр по поручению мамы и перед отъездом заеду сюда. По правде, мне неспокойно, что Айме больна. Но если ей не станет лучше, с вашего разрешения я привезу врача. Простите мне эту вольность, но я слишком люблю ее. Смейся сколько хочешь, Моника. Ты наверно думаешь, что я дохожу до ребячества в своей любви.

- Я ничего не думаю, а если и так, какое это имеет значение? Весь мир для тебя зовется Айме, не так ли?