Знаки безразличия (СИ)

Наконец, улучив момент, Нина выворачивается из его рук и почти бежит к маме, плюхается возле неё на диван и замирает, как в детстве, ища защиты. Мама не видела. Она не понимает. Равнодушно скользнув взглядом по скрюченному отвращением и страхом Нининому силуэту, она отворачивается к тёте Ире. Смех. Хриплый голос Аллегровой, утверждающей, что все бабы - стервы. Нина дрожит и борется с подступающими слезами и тошнотой.

Но он ещё не оставил её в покое. Не стесняясь Нининой мамы, он буквально выдёргивает её из-за стола и пытается тащить на балкон. И тут Нину захлёстывает холодное бешенство. Лицо становится гордым, даже высокомерным, и неожиданно красивым, таким, каким бывает лицо женщины в миг, когда она ставит на место подлеца.

- Виктор Михайлович, - говорит она, - не кажется ли вам, что будет не очень красиво, если я сейчас, при всех, втащу вам по морде?

Откуда взялось это дворовое словечко, Нина и сама не знает, но оно действует лучше любых толчков и ухищрений. Потные руки разжимаются, и Нина едва не падает. Протиснувшись мимо обнимающихся под разудалую песню парочек в коридор, она запирается в ванной и давится сухими, злыми рыданиями.

Очень холодно и болит голова. Должно быть, она уснула в том сарае на берегу Камы. Главное, чтобы мама и отчим не заметили её долгого отсутствия, иначе будут орать. Колотить её, мама, конечно, не даст, но сама может дать звонкий подзатыльник... Звонкий... Как звенит в голове. Какой странный потолок, и как он низко над головой... разве это сарай? Потолок волнистый, металлический, как на старых автобусных остановках. Лицо мокрое. Где я? Мама!

- Проснулась, - незнакомый тонкий голос у самого её уха. Девчоночий голос, гнусавый от насморка или слёз.

- Эй, ты проснулась?

Асе потребовалось немного больше времени, чем обычно, чтобы повернуть голову. Шея затекла и болела, как однажды в детстве, когда она во сне свесила голову с кровати. Она лежала в незнакомой комнате без окон с лампочкой под потолком и двухэтажными нарами вдоль стен. На нижних нарах у противоположной стены устроились две незнакомые девчонки. Ещё одна стояла возле неё, ухватившись руками за край нар.

Тюрьма? Что могло произойти, из-за чего я попала в тюрьму? И разве детей сажают в такие вот камеры? Я ничего не помню! Не могла же я кого-то убить... За кражу ручки меня не могли посадить в тюрьму... А вдруг меня кто-то подставил? Мама!

- Тебя как зовут? - спросила одна из сидящих на нарах девчонок. Гнусавый голос принадлежал ей. Кажется, она была простужена.

- Где я? - дрожащим голосом спросила Ася. - Это тюрьма?

- Хуже, - ответила та, что стояла ближе всех.

У неё были большие карие глаза, буйные тёмные кудри и маленький шрамик на подбородке. Она казалась спокойнее остальных.

- Психушка? - испуганно предположила Ася.

- Обещай, что не будешь орать, - сказала девочка со шрамом. - Он не любит воплей. Куклы должны молчать или говорить шёпотом. Будешь орать - нам всем перестанут давать еду и отключат отопление. Ленка орала, он отключил отопление, и Зойка простыла.

- Не буду, - прошептала Ася. - А кто он?

- Он похитил нас и держит здесь, - загнусавила Зойка.

- Псих, - пояснила девочка со шрамом.

Внешне она была спокойна, только уголок левого глаза дёргался, как при тике.

Ася попыталась вдохнуть, но воздуха не хватило. Ей показалось, что из их подземной тюрьмы разом выкачали весь воздух. Он решил убить их? задушить? Она рванула на груди футболку и открыла рот, стараясь втянуть побольше воздуха.

- Не кричать - помнишь? - прикладывая палец к губам, сказала девочка со шрамом. - Дышишь? Вдохни глубоко, спокойно.

Ася, наконец, задышала. Первый вдох получился странным, судорожным, как всхлип, но ощущение удушья пропало.

- Он нас не убивает, - вдруг подала голос третья девочка, кажется, Ленка. - Не убивает. Только иногда мы играем его спектакли... Когда он просит.

- Ка-какие спектакли? - выдавила Ася, всё ещё тяжело дыша.

Ответить ей не успели. Что-то тяжёлое прокатилось по потолку и над головой заскрипело. Не выдержав, Ася закричала.

В коридоре Управления пахло хлоркой, застарелым табачным дымом, въевшимся в деревянные панели на стенах, и почему-то тушёной капустой. Люминисцентная лампа под потолком, готовясь перегореть, мигала и издавала тонкий стеклянный звук, словно кто-то стучал деревянной палочкой по бутылке.

Секретарша Габдуллаевой собиралась домой. Увидев Крайнова в дверях, она воровато смахнула со стола в ящик какие-то свёртки и недовольно поджав губы, выпрямилась. Он успел заметить, что на одной ноге у неё сапог, а на другой - туфля.

- Элина Наильевна вас ждёт, - сказала она и улыбнулась какой-то неприятной многозначительной улыбкой.

- Спасибо, - сухо поблагодарил он и вошёл в кабинет.

Элина стояла у окна спиной к нему. Вместо формы на ней был пушистый персиковый свитер и прямая чёрная юбка. Эту женщину он пытался полюбить. Может, к лучшему, что не вышло.

- Как успехи? - спросила она мягким глубоким голосом.

- Никак, - сухо ответил он. - Говорили с родителями, смотрели комнаты. Глухо.

- Ты устал, Юра, - не чувствуя его раздражения, ответила она. - Слишком много всего.

- Девочек нужно найти как можно скорее, - не слушая её, продолжал он. - Мы до сих пор не знаем, что именно он с ними делает, живы ли они...

- Помилуй, - прервала его Элина, - если он похищает следующую, значит, предыдущие становятся не нужны. Есть, конечно, доля вероятности...

- Элина, ты что, пьяна? - резко спросил Крайнов. - Если тебе остальных не жаль, подумай о своих погонах и о Елене Шавровой.

Элина развернулась и посмотрела ему в глаза. Лицо перекошено от ярости, а нижняя губа дрожит, как у обиженного ребёнка. Она выглядела возбуждённой, хоть и была абсолютно трезва. 'Не такая плохая, как хочет показаться', - подумал он. Ему внезапно захотелось оправдать её - у Нины, что ли, научился этому адвокатству?

- До моих погон они не дотянутся - руки коротки, - свистящим шёпотом ответила она. - А жалость, Юрочка, коварное чувство. Пожалел кого-то, глядь - уже у него на зубах хрустишь.

- Я же тебе не злодеев предлагаю жалеть, а жертв.

- Жертвам, Юрочка, только наша работа помочь может, а никак не слёзы и жалость. Ты подумай над этим. А на вещи надо смотреть трезво, а не тешить себя напрасными надеждами, что найдётся кто-то, кто потерялся давно.

Крайнов стиснул зубы до скрипа и, развернувшись, пошёл к двери. Завтра он посмотрит плёнку, а на сегодня с него хватит. Действительно, слишком много всего. Удивительно, как Элина умеет попадать в больное место. Если это не помогает ей в работе, то должно пригодиться в жизни.

- Идите, товарищ Крайнов, отдохните. Может тело к утру найдётся, так работа споро пойдёт.

Когда он выходил, секретарша ещё возилась со своими свёртками. Второй сапог она так и не обула. Он был готов голову на отсечение дать, что она всё это время проторчала с другой стороны двери.

Нина чистила зубы, когда в дверь её номера постучали. Наскоро промокнув губы салфеткой, она, как была - в голубой махровой пижаме с белым кроликом, с волосами, обёрнутыми полотенцем - помчалась открывать. За дверью стоял Крайнов в расстёгнутой куртке - глаза сузились, как у змеи, на скулах перекатываются желваки. Пройдя мимо неё в комнату, он опустил на письменный стол бумажный пакет, в котором тихо звякнуло, и присел на краешек застеленной кровати.

У него был абсолютно потерянный вид - она в первый раз видела его таким.

Спохватившись, Нина залепетала, что ей нужно переодеться, но он только отмахнулся, болезненно сморщившись.

- Юрий Дмитриевич, вы что... пьяны? - вырвалось у Нины.

- Ещё нет, - с нервным смешком ответил он. - Там в пакете вино, есть куда налить?

Нина растерянно обвела комнату взглядом, наткнулась на пыльные гостиничные стаканы на столе и, не задавая лишних вопросов, пошла их мыть. Зашумела вода в ванной. Крайнову через приоткрытую дверь были видны Нинины ноги, обутые в одноразовые гостиничные тапочки. Вот она сбросила тапочку с одной ноги и потерла большим пальцем голень второй. Было в Нине что-то неуловимо детское, и это делало его отношение к ней совсем другим, нежели к Элине.