Знаки безразличия (СИ)

Она вышла из ванной, держа стаканы перед собой на вытянутых руках. С них капала вода, и Нина едва не поскользнулась в этих нелепых тряпичных тапочках. Она поставила стаканы на край стола и склонилась над спортивной сумкой, пытаясь что-то найти. Без макияжа, с распаренным после душа лицом, с убранными под полотенце волосами она была совсем некрасива: слишком выделялся крупный нос картошкой; блестели круглые, словно по циркулю нарисованные, щёки без намёка на модные высокие скулы; серо-голубые глаза в обрамлении бесцветных ресниц казались невыразительными. И всё же в ней было что-то неуловимо притягательное, какая-то ей одной свойственная харизма. За её стеснительностью, неловкостью, скованностью сложно было разглядеть природное остроумие и чувство юмора, но он смог. Несмотря на то, что иногда, казалось, она боялась его, только наедине с ним она становилась собой настоящей: шутила, рассуждала, улыбалась, но вдруг, спохватившись, вновь закрывалась в своей раковине.

Достав из сумки чистое вафельное полотенце, Нина принялась деловито протирать стаканы.

- Штопора нет, - как бы между прочим заметила она. - Сходить?

- Не нужно.

Крайнов снял с горлышка бутылки фольгу и ловко протолкнул пробку вовнутрь ключом от номера. Нина наблюдала за его движениями со своей обычной полуулыбкой. Он налил вино в оба стакана и сразу же почти залпом осушил свою порцию. Нина взяла стакан в руки, поднесла его к носу, покрутила в руках и так замерла, потому что Крайнов, подлив себе ещё, вдруг начал говорить.

Он говорил один, говорил долго, иногда захлёбываясь словами, которые теснились у него в горле. Говорил о девочках, у которых одно единственное сходство - они лишены любви, им плохо в родном доме. Говорил о своём огромном опыте, о том, что всех, кроме Шавровой, скорее всего, уже нет в живых. Говорил о том, как ему - взрослому, опытному мужине, прошедшему огонь и воду - страшно бывает смотреть на мёртвого ребёнка. Он умолчал о том, что в каждом таком ребёнке он видит тень маленькой девочки, сжимающей верёвку воздушного шарика в потном кулачке. Он умолчал о том, что в каждом трупе девочки-подростка он боится узнать её - свою Надежду.

Крайнов говорил, как автомат, сообщающий время по телефону - монотонно, ровно, без эмоций. О стакане с вином он забыл, отставив его в сторону, и Нина, заворожённо слушая его, боялась, что он смахнёт его со стола и ему будет неловко.

Он говорил и говорил, забыв о присутствии Нины, рассуждал вслух, сопоставлял, предлагал аргументы, но давно уже думал о другом. Он думал о том, что разделяет их, о страшных неделях, месяцах и годах, наполненных кровью и грязью, о скелетированных трупах, о пыльных чердаках и подвалах, пахнущих крысиным помётом, о безутешных матерях и отцах, стареющих на глазах, когда их пригибало к земле страшной новостью. Он думал о взрослых и детях, о мужчинах и женщинах, что вышли на минутку и никогда больше не вернулись; о стынущих ужинах, о разложенных диванах, о нагретых дыханием телефонных трубках, в которых безразличные, бесконечно усталые голоса сообщали, что ни в морги, ни в больницы такие не поступали. Он снова ощущал запахи корвалола и валерианки - вечные признаки неизбывного горя. Он вспоминал минуты, когда ему самому становилось не по себе, когда щипало в глазах и перехватывало гортань, когда он поспешно выходил из комнаты под выдуманным предлогом и никак не мог выбить сигарету из пачки, а потом, прислонясь лбом к холодному грязному стеклу очередной лестничной клетки, кусал пожелтевшие от табака пальцы, чтобы не кричать. Он, которого, казалось, уже ничем нельзя напугать!

Когда Крайнов, наконец, выдохся, и, случайно зацепившись взглядом за стакан, протянул к нему руку, Нина тоже поднесла вино к губам. Она успела снять с головы полотенце, и подсохшие светлые волосы рассыпались по плечам. Лицо у неё, остыв, стало бледным, как мрамор, и только глаза лихорадочно блестели, они были темны и полны боли, как бывало обычно, когда кого-то находили мёртвым, а не живым. Она была отчаянно красива в этот миг.

- Извини, - хрипло проговорил он.

Наверное, когда он принёс вино, она вообразила себе нечто совсем другое, а он вместо этого устроил здесь поисковый штаб и кабинет психоаналитика в одном флаконе.

- Сколько тебе пришлось пережить, - вдруг тихо сказала Нина.

Крайнов вздрогнул от этого внезапного 'ты', как от удара. Нина встала и подошла к нему вплотную, так, что он ощутил её дыхание на лице. Она пахла детским шампунем и вином, и от этой странной смеси ему сделалось не по себе. Её улыбка была печальна и мудра, как у древнегреческой скульптуры. Она протянула руку к его щеке. Пальцы у неё были в чернилах, как у школьницы. Она коснулась его щеки, и в этот момент зазвонил телефон.

Нина отпрянула от него. Трубка оказалась у него под локтем, но он кивнул Нине. Ещё не хватало, чтобы кто-то узнал, где он провёл вечер. Им же проходу не дадут. Особенно Элина - ему.

Нина посмотрела на него с жалостью. Помедлив секунду, она взяла трубку и выдохнула бесконечно усталое 'Алло', от которого у Крайнова сжалось сердце. Бедная маленькая девочка, воспитанная на романах Толстого и Достоевского, петербурженка один бог знает в каком поколении, любимица мамы и бабушки, она слушала его откровения в этом центре нигде, куда она приехала по своей воле. Или не по своей, но просто не могла иначе.

В трубке звучал металлический голос Элины. От её паточного мурчания, которое Крайнову довелось услышать несколько часов назад, не осталось и следа.

- Это Габдуллаева. Где Крайнов?

Она даже не потрудилась поздороваться с Ниной и назвать её по имени.

- Я... - Нина умоляюще взглянула на него и, не получив ожидаемой подсказки, ответила тихо. - Позвоните ему на мобильный. Давайте я сейчас схожу к нему в номер.

- Его нет. Он вышел от меня часа два назад. Где его черти носят? Мобильный выключен, - отрывисто и зло чеканила Элина. - Пусть перезвонит мне.

- Что-то срочное?

- Срочное, - тон Габдуллаевой смягчился. - Ещё одна девочка пропала.

- Где... - начала было Нина, но трубка уже ощетинилась короткими гудками.

- И правда - разрядился, - как ни в чём не бывало сказал Крайнов, глядя на экран мобильного телефона.

Ему было очень неловко, и он ещё до конца не понял, что произошло.

- Девочка пропала.

В словах Нины ему почудился укор, и он обозлился:

- Вечно ты мямлишь. Зачем Элине наврала? Что такого в том, что я здесь?

- Что же вы трубку не подняли? - неожиданно ядовито отозвалась Нина. - Мне переодеться нужно. Выйдите, пожалуйста.

- Ты куда-то собралась?

- К Элине.

- Она тебя звала?

- Нет, не звала, но пропала девочка, и я...

- Элина на эту девочку... плевать хотела с высокой колокольни. Как 'рубила палки' в своё время, так и продолжает. Однажды многодетного отца закрыла, давно ещё, а он вены вскрыл в изоляторе. Думаешь, он оказался виновен? Чёрта с два.

- Вы зачем мне это сейчас говорите? - устало спросила Нина. - Считаете, не надо ехать?

- Надо. Только не к Элине, а к родителям девочки. Собирайся.

Крайнов вышел. Нина схватила со стола бутылку и с минуту раздумывала, не запустить ли ею в окно.

Нина ждала его в холле, сидя в пыльном плюшевом кресле цвета лягушачьей кожи. Она казалась спокойной, словно кто-то другой пятнадцать минут назад выплеснул вино в унитаз и с остервенением драил стаканы. Она была одета в строгий чёрный костюм, на коленях лежало свёрнутое пальто. Она даже успела накрасить ресницы.

- Колян сейчас будет, - коротко сказал Крайнов и расположился в другом кресле.

Телевизор на стене показывал какой-то комедийный сериал. Звук был выключен, и от этого стало особенно заметно, что игра актёров никуда не годится.

Девушка за стойкой регистрации красила ногти, и в воздухе висел густой запах ацетона. Нину начало тошнить: сказывались бессонные ночи, волнение, недавняя стычка с Крайновым, причину которой она до конца не понимала, но чувствовала, что её вины в этом нет. Предупредив его, она накинула пальто и вышла на улицу. Впервые он не помог ей одеться.