Роман (СИ)

- Смотри-ка, - словно проснувшись, воскликнул Ростропович, обращаясь к жене, - это же Игорь Северянин!

- Северянин! - восторженно вскричала Кшесинская, взметнувшись ввысь. - Северянин с шампанским! Какая прелесть!

- Это для моего благодетеля! - широко отвечал Северянин. - Где же он?! Мне сказали что - здесь.

На его вопросительный взгляд, Цветаева заговорчески тыкала воздух указательным пальцем. И Северянин двинулся в ту сторону куда ему указывала сестра по ремеслу, со словами: "Фёдор Кузьмич, встречайте своего вами рожденного"! И он эффектно развёл крылами, как будто открывал двустворчатую дверь в каком-нибудь шикарном дворце. Тем более, что так оно и оказалось. А за дверью той сидели за роскошным золотым столом мужчина и женщина. И всё здесь было в золоте, и вся обстановка была золотая.

- Да, я люблю золото. Я бы и лысину себе с удовольствием вызолотил, но доктор говорил мол вредно - талант пропадёт и стану завистливым, - очень серьёзно заговорил, сидящий там мужчина, в пенсне с краями скошенными вниз как на трагической маске. - А я о такой именно обстановке мечтал, когда сидел в своей учительской каморке. На трясучем столе груда ученических тетрадей. И до чего они мне осточертели! Сижу под керосиновой лампой и ставлю болванам двойки и единицы с удовольствием. Авось, его за мою двойку или единицу папенька с маменькой выпарят. А печка чадит. Из окна дует. И такая тоска, такая тоска. Закрою глаза и представлю себе, что сижу в алом шёлковом кресле, по стенам зеркала и картины в золоченых рамках, на полу ковёр в розы, точь в точь, как у меня здесь теперь. И казалось мне, что в этом золотом тереме я, если его добьюсь, буду проводить золотые дни. Вот там, за школьными тетрадками, я был Кузьмич. Кузьмич Тетерников. А вам кого надо, молодой человек? - спрашивал он Северянина. - И что вы с таким удивлением смотрите на нас?

- Конечно же я ищу Фёдора Сологуба, - наконец заговорил поэт, - а удивлён я тому, что вы здесь вместе. Вместе с Анастасией Николаевной! Ведь слыхал я тогда, в двадцать первом году, будучи в Эстонии, что она сердешная...

- Да, - прервал его собеседник, - уже были готовы документы на выезд,.. и вдруг Анастасия Николаевна исчезла. Я ждал её каждый день. К обеду ставил приборы на две персоны.., но увы. Подкосила она меня. Я так и остался доживать в большевистской России.

151.

- Как же это с вами случилось, милая Анастасия Николаевна, - тихо спрашивал Северянин.

- Не помню. Зачумкалась я, - отвечала та нервно куря папиросу, делая затяжку за затяжкой.

- Не вынесла она того времени, - задумчиво отстранённо отвечал за неё муж, - холод, голод, добывание дров, стояние в селёдочных очередях.., продажа дорогих сердцу вещей, антиквариата. Молчания правительства на мои письма с просьбой об отъезде. Я даже Ленину писал. Потом обманул меня Троцкий своим положительным ответом. И вот, когда уже был назначен день отъезда в Ревель.., она пошла, и бросилась в речку с Тучкова моста.

"В тени косматой ели,

Над шумною рекой

Качает чорт качели

Мохнатою рукой.

Таинственно-вкрадчиво стал декламировать Северянин, переступая с ноги на ногу в такт стиха, улыбаясь супружеской паре, и дирижируя бутылками шампанского.

Качает и смеётся.

Вперёд, назад,

Вперёд, назад.

Доска скрипит и гнётся,

О сук тяжёлый трётся

Натянутый канат.

Продолжал он, пробрасывая: "Неужели забыли свой стих, товарищ Фёдор Сологуб"?

Снуёт с протяжным скрипом

Шатучая доска,

И чорт хохочет с хрипом.

Хватаясь за бока.

И поддался Сологуб, и стал вторить читающему.

Держусь, томлюсь, качаюсь.

Вперёд, назад,

Вперёд, назад,

Хватаюсь и мотаюсь,

И отвести стараюсь

От чорта томный взгляд.

И робко подключилась к ним Анастасия Николаевна.

Над верхом тёмной ели

Хохочет голубой:

- Попался на качели,

Качайся, чорт с тобой. -

Им в унисон уже звучал голос Цветаевой, Бальмонта и его жены.

В тени косматой ели

Визжат, кружась гурьбой;

- Попался на качели,

Качайся, чорт с тобой. -

Всё громче и громче стали звучать голоса читающих.

Я знаю, чорт не бросит

Стремительной доски,

Пока меня не скосит

Грозящий взмах руки.

152.

Пока не перетрётся,

Крутяся, конопля,

Пока не подвернётся

Ко мне моя земля.

И закончили совсем громко:

Взлечу я выше ели,

И лбом о землю трах.

Качай же, чорт, качели,

Всё выше, выше... ах!"

И все захохотали, и зааплодировали друг другу как дети.

- Господа! Будем пить шампанское! - объявил Северянин. - Кто мне поможет со второй бутылкой?

- Давайте я, - тут же вызвался Ростропович, - я откупорю с удовольствием! Только во что будем разливать, - беря бутылку, спрашивал он.

- А вон в те золотые бокалы! - восклицал Северянин.

- Это не бокалы, это чарки, - возмутилась Кшесинская. - Мои чарки.

- Вот и прекрасно! - обрадовался Северянин, - вы и раздайте их всем присутствующим.

И хозяйка чарок, тут же, с лёгкостью, в одно касание стала рассылать их в руки окружающим. Но когда она дошла до царской семьи, то Императрица, строго прервала её ход: "Нет! Нам не надо. Мы уже пили шампанское, и нам довольно".

Взорвали шампанское двумя искрящимися фонтанами, ловко наполнили чарки, и Северянин произнёс: "Господа, я поднимаю сей бокал в честь замечательного человека, знаменитого писателя и моего благодетеля Фёдора Сологуба! Потому что именно в его Литературном салоне состоялся мой дебют. Именно с его благословения изволил увидеть свет первый сборник моих поэзов "Громокипящий кубок". Это он организовал нашу первую гастроль по всей России: Минск, Вильно, Харьков, Екатеринослав, Одесса, Симферополь, Ростов-на-Дону, Екатеринодар, Баку, Тифлис, Кутаис".

- Знаем, знаем: женщины были от вас без ума, поклонники носили вас на руках, - прервала его жена Бальмонта.

- Давайте наконец пить честь Фёдора Сологуба, - от чего-то нервничая, воскликнула жена Сологуба.

- Ура, - сказал сам Сологуб, и тут же опрокинул в себя чарку шампанского.

И все стали пить из своих золотых чарок.

- Вы что, плачете, Фёдор Иванович? - изумилась Кшесинская, чуть приседая, и заглядывая в лицо Шаляпина.

- Нет, нет, - спохватился тот. - Нет. Я просто вспомнил.

- Что вспомнили, - приставала Кшесинская.

- Что вспомнил, - растерялся Шаляпин. - Вспомнил Италию. Италия это ведь особая страна. Там все разбираются в певческом искусстве. И я имел там грандиозный успех. И на радостях, когда закончились выступления, я пригласил всех артистов в ресторан, и заказал две дюжины шампанского. Итальянцы к такому не привыкли, и думали что я сошёл с ума. Было весело. Среди ресторанной публики оказался Габриеле де Аннунцио, в то время молодой, здоровый блондин с остренькой бородкой. Он сказал тост, должно быть, очень литературно-мудрёный, я ничего не понял. Впоследствии я познакомился с ним очень близко, мы с ним мечтали о пьесе, в которой были бы гармонично объединены и драма, и музыка, и пение, и диалог. Но это было ещё до Германской войны, - безнадежно махнул рукой Шаляпин, достав платок, и промокая глаза.

153.

- Кстати, летя сюда к вам, я видел плачущего Максима Горького, - весело говорил Северянин. - Он так плакал! Так плакал, что слёзы катились ручьями из глаз. А рядом с ним стоял какой-то мальчик, лет четырнадцати, гладя, и успокаивая пролетарского писателя.

- Я кажется знаю что это за мальчик, - с некоторой щепетильностью встрял в разговор Ростропович. - Судя по всему, это тот самый мальчик, который вызвался рассказать всю правду об издевательствах над заключёнными в Соловецком лагере, когда Горький был там с визитом. Горький уехал. Мальчик исчез. Об этом поведал нам академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв, который сидел в этом самом Лагере. Конечно ещё не будучи академиком.