Роман (СИ)

И она сама вдруг весело, но несколько наиграно, захохотала.

- Потом по железной дороге до Туапсе, - продолжила она, успокоившись, - а от туда, жалким пароходишкой, в Анапу, где начальник английской базы генерал Пуль предложил Марии Павловне, от имени английского правительства, выехать за границу. Но она наотрез отказалась. Надо вам сказать, Ваше Императорское Величество, - посерьёзнев проговорила она, - что все члены вашей семьи, боясь за Вашу судьбу, отказывались покидать Россию. Но доложу я Вам, когда генерал Пуль высказал мнение, что Андрею следовало бы поступить в Добровольческую армию, Великая княгиня категорически против этого восстала, заявив, что не было случая в России, чтобы члены Династии принимали участие в гражданской войне.

- Так дайте же ответ: спаслись вы или нет, - возмутилась Императрица.

- Да. Только жаль, что Мария Павловна вскоре умерла. Случилось это в 1920 году во Франции, в местечке Контрексвиль, - склонив головку, печально закончила знаменитая балерина театра Его Императорского Величества.

146.

- Наталья Павловна, - неожиданно обратился Государь к Натали Палей, - ведь вы родились в Париже, когда ваш отец, моим Указом, был лишён возможности жить в России, за то что позволил себе вступить в морганатический брак с вашей матушкой. А вот не нарушь я этого Закона и не прости я Павла Александровича, так бы и жили вы в полном благополучии все вместе в городе Париже.

- Да, но от судьбы не уйдёшь, - просто ответила Натали.

Государь изумлённо посмотрел на неё и замер.

- Не уйдёшь, не уйдёшь, - поспешила подтвердить Кшесинская, - вот вы, Ваше Величество, отослали на Персидский фронт, за Распутинское дело, Великого князя Дмитрия Павловича, и он остался жив.

И тут разом возмущённо загалдели царские дети. И только старшая - Ольга, остановив повелительным жестом этот галдёшь, спросила: "И как же князь жил поживал? Женился"?

- Да, на американке, - извинительным тоном отвечала Кшесинская, - но потом развёлся... Но сын у них родился.

- А его сестра Мария Павловна, которую мы звали "младшей"? - вдруг заинтересовалась Татьяна.

- О, вы не поверите, - тут же откликнулась Кшесинская, - она в Париже выказала себя такой умелой кружевницей!.. И даже кооператив свой открыла!

- Она была превосходным фотографом в модных домах, - неожиданно встряла Натали Палей, но тут же осеклась, делая вид, что слегка поперхнулась.

Но Государь не обратил на это никакого внимания, а только прибавил к сказанному: "Она молодец. Во время войны закончила курсы сестёр милосердия, и самоотверженно работала во фронтовых госпиталях, я знаю".

- Тогда я тоже устроила свой лазарет, - поспешила объявить Кшесинская, - я нашла чудную квартиру недалеко от меня, на Каменноостровском проспекте. Лазарет был расположен на первом этаже, а внизу было помещение для служащих. Я не жалела средств на его устройство, в нём были две операционные и три палаты для раненых солдат. Я привлекла лучших врачей! А постоянный штат состоял из одной старшей сестры, двух сестёр, двух санитаров и повара Сергея. А летом, чтобы немного развлечь своих раненых, и дать им возможность подышать свежим воздухом после замкнутой лазаретной жизни, я привозила их к себе на дачу в Стрельну, партиями в десять человек. Для этого мне давали казённые грузовики. Я была очень счастлива, что могла украсить их жизнь!

- А я устроил лазарет прямо в своём московском доме, - весело подхватил Шаляпин. - Жена и дочери мои служили сёстрами милосердия, а в доктора я пригласил самого Ивана Ивановича Красовского. Любил я беседовать с ранеными солдатиками. Песни их записывал. Мы, среди прочих блюд, часто готовили им пельмени по-сибирски, и с удовольствием вместе ели.

- И мы, и мы и мы тоже служили сёстрами милосердия, - шумно встрепенулись царские дочери, - скажите, мама!

Но мама только рукой на них махнула.

- Да, подъём в массах был большой.., поначалу, - протянул Шаляпин.

И замолчал. И все замолчали. И только Государь заговорил, продолжая какие-то свои размышления: "Вот вы, Наталья Павловна, сказали - "судьба". А Бог"?

147.

- Бог? Раз и навсегда: Богу нечего делать в плотской любви. Его имя, приданное или противупоставленное любому любимому имени - мужскому либо женскому, звучит кощунственно, - это отвечала не Натали Палей, к которой обращался Государь, это кричала Марина Цветаева, вылетевшая от куда-то из подбрюшья "Галактикуса", вместе с дочерью своей Ариадной. - Есть вещи несоизмеримые: Христос и плотская любовь. Богу нечего делать во всех этих напастях, разве что избавить нас от них, - продолжала она, как будто отвечая догонявшей её Ариадне или ещё кому-то. - Раз и навсегда им сказано: "Любите меня, Вечное. Всё прочее - суета". Неизменная, неизбывная суета. Уже тем, что я люблю человека этой любовью, я предаю Того, кто ради меня и ради другого принял смерть на кресте другой любви. Это я уже писала одному адресату, правда на французском языке, - прибавила она, и вдруг, резко обернувшись в сторону царской семьи, ещё добавила, - Церковь или Государство? Им нечего возразить на это, пока они гонят и благословляют тысячи юношей на убийство друг друга.

Она явно кого-то искала, мечась по этому солнечному пространству, как потревоженная лесная птица.

- Бальмонти-ик, - нараспев звала она, - а, Бальмонтик, где ты тут? Я знаю что ты зде- есь. Мне сказали. А, ты снова спрятался за занавеску, как в той парижской квартирке, где было выбито стекло, и вечно дуло. Но ведь здесь только солнечный ветер, Бальмонтик.

И она вдруг резко взмахнула крылом, и раздёрнула солнечную занавеску. Находившиеся за ней мужчина и женщина, вскрикнули так, что напугали, отлетевших тут же в сторону, Цветаеву с дочерью.

- Что же вы испугались, Марина, - обратилась Ариадна к матери, - ведь это же тот, которого вы искали - Константин Дмитриевич Бальмонт, с женою.

- Я не испугалась, я поразилась, - в пол голоса заговорила Цветаева, - я ведь помню Бальмонта в поздней эмиграции, когда у меня сжималось сердце, глядя на разбитого поседевшего старичка, бывшего кумира женщин, знаменитого Поэта. И вдруг здесь он снова в своём прежнем гордом обличье. И его Элэн.

- Мариночка, это вы?! - радостно воскликнул опомнившийся Бальмонт. - Что же вы так испугались? Вы не узнали меня?

- А вы что испугались, - в свою очередь спрашивала та, приближаясь к сидящему на солнечном стульчаке, поэту.

- А я вам скажу, - чётко выговаривал Бальмонт, - я вспоминал, как там, на Земле, снились мне иногда белые птицы, и тогда душа весь день пребывала в порядке. Белые птицы меня не обманывали, всё складывалось счастливо. И как потом, живя уже в Париже, я отдёрнул занавеску окна и замер в восторге. Белые птицы, множество белых птиц, малых и побольше, весь воздух Парижа белый, и сонмы вьющихся белых крыльев. Уже не во сне, а наяву. И вот на этом месте, вдруг, занавеска открылась, и появились вы, две белые птицы. Каково?!

- А я думала, что ты закрылся от того, кому посвящал свои нелестные стихи: "Наш царь - Мукден, наш царь - Цусима. Наш царь - кровавое пятно,.."

Но тут, маленькая хрупкая жена поэта, замахала ручками, испугано умоляюще глядя на Цветаеву своими огромными фиалковыми глазами. В это же мгновение Бальмонт поднял руку и сказал: "Не надо об этом. Да, я бегал с револьвером по баррикадам девятьсот пятого года.., кричал стихи... Но теперь вот как всё вышло".

- Вышло, - передразнила Цветаева. - Вышло так, что зимой двадцатого года, мы с твоей Еленой, впрягались в детские саночки с мороженой картошкой или дровишками и везли, если повезёт. Помнишь, Бальмонтик?