Роман (СИ)

- Спасибо Фрэнк, - тихо сказала Монро Синатре, - но спрячь меня, я боюсь его, - кивнула она в сторону младшего Кеннеди, - эта семейка готова меня сожрать за Джека. Хотя мне не терпится спросить...

- Ерунда, уже всё забылось, - успокоил её Синатра и тут же обратился к сенатору, - Тед, вот Мэрилин не верит, что в США избран чернокожий Президент.

И тут же струя фонтана опустилась вниз, и Эдвард Кеннеди стал на ноги.

- Да, - весело подтвердил он, - Барак Обама - мой товарищ по партии. Я его хорошо знаю и был на его инаугурации. Правда, потерял там сознание, и через несколько месяцев покинул тот Свет. Потому что устал, - как бы извиняясь, прибавил он. - Но вы поздно спохватились, у него уже заканчивается второй срок правления, если я ещё не потерял счёт Земного времени.

- Тед! - вдруг не выдержала Монро, и ринулась к нему, - я хотела бы узнать... Я конечно понимаю, что с мой стороны...

Но ей не дал договорить Ростропович, который бросился наперерез к Эдварду Кеннеди, со словами: "Дорогой мой, Эдвард Мур Кеннеди, наконец-то я вас могу поблагодарить за ту помощь которую вы оказали мне и тем самым моей жене Галине Вишневской"! И он стал крепко жать руку сенатору, заговорчески прибавив, кивнув в сторону Монро: "Она ничего не знает про убийство". И сразу же, неожиданно обнял младшего Кеннеди, и стал громко расцеловывать его в щёки.

- Да, да, - растерянно бормотал тот в ответ, - я встречался по вашему поводу с Леонидом Брежневым, в 74 году. Я помню.

И тогда, Ростропович повернулся к Монро, и сказал: "Восхищён! Особенно "В джазе только девушки"!

- Я не понимаю, - растерялась та.

- О, "Некоторые любят погорячее", - поправился Ростропович.

- О, ес-с, - покривила лицом знаменитость.

- Позвольте представиться: русский музыкант Мстислав Ростропович.

- О, русский! Я брала уроки актёрского мастерства у Михаила Чехова, племянника знаменитого русского писателя Антона Чехова - по-детски залепетала актриса.

- Позвольте поцеловать ваши чудные ручки мисс Монро, - и он взял её руку, и приклонился для поцелуя.

Но тут влетела строгая Галина Вишневская, на своих золотых крыльях, неся за собой волну такого же золотого солнечного света.

- Ну, конечно. Я так и знала, что это он. Там где громкие чмоки поцелуев, там Ростропович, - объявила прилетевшая оперная дива.

- Галя, это я благодарил господина сенатора, за те хлопоты, по поводу моей эмиграции из СССР, помнишь?

- Здравствуйте мистер Кеннеди, - поздоровалась она, слегка склонив голову.

- Если они так похабно поступали с великим Дмит Дмитчем Шостаковичем, то что уж было нам от них ждать, - оправдывался перед всеми, ни к селу ни к городу, знаменитый виолончелист.

- Я про это про всё написала целую книгу. Пусть читают, там на Земле, - сказала как отрезала великая Вишневская.

132.

Оркестр Гленна Миллера снова заиграл что- то свинговое ритмичное, и все задвигались, подчиняясь этим звукам, а кто-то даже стал во всю танцевать, выкидывая коленца, как у нас говорят. Только Мэрилин Монро стояла на месте, потерянная, нервно запускающая пальцы рук в свою причёску, словно ища что-то в голове.

И в это время, из днища корабля вылетел Булгаков со своей супругой. Они вылетели и явно опешили, попав в этот свет полный музыки, и танцующих под неё.

- О! Михаил Булгаков, - вдруг громко и радостно закричал Экзюпери, - какая встреча!

Булгаков вздрогнул, встрепенулся, и можно было бы сказать - попятился назад. Но поскольку он парил на своих крыльях, то эти крылья вогнулись назад, а за ними и вся фигура писателя вогнулась в вопросительный знак, заставив принять ту же позу, парящую за его спиной Елену Сергеевну.

- Какая-то чертовщина, - прошипела Елена Сергеевна. - Кто вы?!

- Вы что, меня не узнаёте, - всё так же радостно кричал Экзюпери, - мы встречались с вами на приёме в американском посольстве в Москве, - и он сорвал со своей головы лётческий шлем, и прибавил, - аля фуршет и всё такое!

- А-а, карточный фокусник, - выпрямился Булгаков.

- Нам некогда, - выпарила вперёд мужа его жена, - мы улетаем! Полетели, - скомандовала она, - и взяла под крыло своего мастера.

И они полетели.

- Пишите письма, - бросил шутку Булгаков, уже находясь в полёте.

Растерянный Экзюпери посмотрел на рядом стоящую и мило улыбающуюся Натали Палей.

- Ну конечно, 35-ый год, кто я такой? Корреспондент какой-то французской газетёнки, - словно оправдывался Экзюпери, - а его пьесу.., э... "Белая гвардия" уже играли в Париже.

- Белая гвардия. Пари-иж, - нараспев задумчиво произнесла Натали Палей.

И в это время, сзади них, как-то боком, между огромных струн солнечной арфы протиснулась фигура мужчины, в шляпе и пальто с поднятым воротником.

- Я так и знал, - произнёс мужчина, глядя на Наталью Палей из-за поднятого воротника пальто, - вы и здесь уже с французиком. - И видно было как выразительные ноздри его чувственно задышали.

- А, Эрих, - едва взглянув на него, отозвалась княгиня, словно они только вчера расстались, - я же вас предупреждала: если со мной рядом нет мужчины, значит его нет вовсе. Значит, я одна и свободна. - И она захохотала легкомысленным смехом.

- Эрих Мария Ремарк, - как-то грубо произнесла Марлен Дитрих, подняв свои тяжёлые веки на явившегося мужчину, - Здесь так тепло и солнечно, что впору одевать пляжный костюм. А вы напялили на себя зимнее пальто. Хотите выглядеть парадоксальным?

- И эта тоже со своим французом, - брезгливо заметил названный Ремарк, имея в виду седовласого обаятельнейшего Жана Габена.

- Или вы до сих пор несёте на себе вину всей немецкой нации, как траур? Как это чёрное пальто? - не успокаивалась Дитрих.

- Вы хотите поразить меня своей холодной безжалостностью, но это для меня уже не новость, как вы понимаете.

- Стараюсь соответствовать той, которую вы описали в "Триумфальной арке", - покачала бёдрами Марлен.

- Хочу спросить пока есть возможность, - заговорил обаятельный Жан Габен. - Господин Ремарк, почему Гитлер приказал сжечь ваш роман "На Западе без перемен"? Ведь вы с ним воевали в одних окопах 1-ой мировой и оба солдатами.

133.

- Потому что он стал фюрером, а я писателем, - не задумываясь отвечал тот. - Мне нужно было рассказать правду тех самых окоп, с их кровью, кусками разорванного человеческого мяса, грязью и вонью. А ему нужны были победные марши для бесконечных помпезных парадов. Это же ясно.

- За что мне нравится эта голова, - постучала Дитрих согнутыми пальчиками по лбу Габена, - что в ней не задерживается ничего лишнего.

- Не спеши, дорогая, - одним только взглядом остановил он Марлен, - я это к тому, что в 31-ом роман был выдвинут на Нобелевскую премию, но был отклонён Нобелевским комитетом. Так может быть, думаю я, если бы роман стал Нобелевским лауреатом в 31-ом, его не посмели бы жечь в 33-м. Или во всяком случае, большему числу граждан стали бы ясны истинные намерения их фюрера. А то они все твердят, что они не знали.

Жан Габен говорил на своём французском, своим завораживающим спокойным голосом, и словно в тон ему, оркестр Миллера заиграл медленную красивую мелодию из своего репертуара.

- Жа-а-ан, - интимно произнесла Дитрих, обвив его шею руками, и поведя его в медленный танец, - ты помнишь весну 43 года,.. Северную Африку?..

- Конечно, - ответил Габен, - она примчалась прямо в расположение нашей танковой дивизии, - обращался он почему-то ко всем, - и была уже одета в форму "Сражающейся Франции",.. но наши танки уже были на всех парах,.. и мы пошли в атаку.

- Да-а, - по прежнему интимно протянула Марлен, - я провела на фронтах три года. Целых три года. А когда вернулась в Голливуд,.. Голливуд меня забыл. С киношной карьерой было покончено.

- Но зато, Америка наградила тебя Медалью Свободы, Франция Орденом почётного легиона, - успокаивающе произнёс Габен, перехватив инициативу ведения танца.