Анамнез декадентствующего пессимиста

Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существование для тебя. Дал мне всё и всё отобрал. Он даже вырвал то, что потерять было просто невозможно. Вещи, на которые имеет право каждый: час передышки, ласковое слово. Возможность поговорить. Без обвинений, без презрения. И доброта, которую в наследство я от него как будто получила.

Это должно было случиться и, по её мнению, объясняло всё. Неясное томление, испуг, седой песок, пустующие дачи – все было так ужасно, милый друг, что не могло бы кончиться иначе.

– А в общем-то все дело из-за бабы получилось, я так считаю.

Меня охватила дрожь, словно в комнате вдруг стало холодно, и тут я поняла всем своим существом, что любовь, которую мы получаем и отдаем другим, – это всё, что имеет значение и остается в памяти. Страдания уходят, любовь остается (так говорят, когда страдание никогда не уходит).

Когда ты болен, позови врача. Но еще важнее, позови тех, кого ты любишь, потому что нет лекарства важнее любви. Позови тех, кто может окружить тебя красотой, музыкой, поэзией, потому что ничто так не лечит как любовь ближних.

"Всегда да хранят тебя тайны ложа твоего; пусть всегда с тобою внутренне веселится жених. Когда ты молишься, ты беседуешь с женихом; когда читаешь, он с тобою беседует, – и когда сон склонит тебя, он придёт за стену и прострёт руку свою чрез оконцо, и коснётся чрева твоего; и, пробудившись, ты встанешь и скажешь: "Уязвлена есмь любовию аз". И ты услышишь в свою очередь от него: "Ветроград заключен, сестра моя невеста, ветроград заключен, источник запечатлён".

Я сплю, а сердце моё бодрствует. Голос моего возлюбленного, который стучится в дверь. Отперла я возлюбленному моему, а он повернулся и ушёл. Я искала его и не находила его, звала его и он не отзывался мне…

Любовь сильней разлуки, но разлука длинней любви. Ах, оставь, пожалуйста, я сплю, а тебя здесь нет.

Ритуал для укрепления отношений. Благословение любви. Берем два стакана розовых лепестков. Делаем два бумажных кораблика, украшаем бусинками и цветами, один называем именем любимого, другой – своим. Ставим на каждый по маленькой свечке. Выходим поздним вечером к реке. Зажигаем на корабликах свечи. Опускаем кораблики на воду, осыпаем лепестками и говорим: «Где я – там и ты, а где ты – там и я. Река жизни убережет нас от разлуки». И уходим, не оборачиваясь.

Собрала она что от сил осталось, приподнялась, да и – р-раз! Побежала быстрехонько, но, уродство своё в луже разглядев, заплакала, вспомнила себя – красавицу писаную: кожа нежная, персиковая, глаза блестючие, губы алыя, волосы шелковистыя, грудь бела… Не признала в старухе себя: друг сердечный, таракан запечный! – что ж со мной сотворили? А таракан возьми да ответь по слогам: «За-му-ча-ли».

Он… вы не знаете его… ничего нельзя было поделать. Был юный, родной… И – сколько помнится – прощался. И всему на свете знал цену.

И не оставить по себе памяти какой уж ни на есть. Здесь глухо заколочено, а память растёт быстрее, потому что предметна. Где только ей принадлежит право вспоминать о нём. Узнать, как выглядит изнутри то, на что так долго смотрела снаружи. Как на солнце – невозможно смотреть прямо.

Глава 36. Бессмертие

Кто-то мне говорил, что на самом деле мало кто видит смерть. В большинстве случаев её принимают по глупости или по обычаю, но не с решительностью. Умирают из-за того, что поделать нечего. Только философы умеют понимать смерть как долг, встречать её охотно и без боязни: пока мы существуем, смерти ещё нет, а когда она придёт, мы уже существовать не будем. Что гораздо сильнее томит философа, это не естественность конца, а загадочность начала.

Именно доктрина бессмертия, как утверждают гуманисты, обедняет смысл жизни. Если кто-то верит в бессмертие, то здесь на земле мало что значимо. Все становится лишь приготовлением к смерти; жизнь превращается в комнату ожидания потусторонней вечности. Эта жизнь становится бессмысленной, так как в счет идет только следующая.

Мы представляем жизнь как «несмерть», а древние представляли себе полноценную жизнь как собственно жизнь и смерть вместе. Все схватывалось одновременно. Представления об одном и о другом обязательно в какой-то точке превращались в нечто цельное. Такие парадоксы для рассудка ведут к пробуждению новой логики души…

Может быть, жизнь не обладает смыслом как таковым. Но не предоставляет ли она нам огромное количество возможностей, которые мы можем наполнить смыслом?

Мы в ответе за то, какие мы есть; и мы можем достичь счастливой жизни здесь и сейчас, если мы будем усердно работать и добиваться этого из сострадания к другим людям и из нашего желания достичь справедливости.

Экзистенциальная коллизия состоит в том, что каждому придется умереть; и хотя большую часть жизни каждый волен не обращать на это внимания, он не может, в конце концов, избежать смерти. Даже в тот момент, как человек родился, он уже достаточно прожил, чтобы умереть.

Вижу смятенье живущих и сострадаю им. Усопший, о котором помнят, живее и могущественней живущего. Когда умираешь, становишься каким-то необычайно значительным (но светлую память легко омрачить фактами из биографии), а пока жив, никому до тебя дела нет. Мертвые всегда правы. Мертвые затыкают вам рот. К тому же умирать страшно только тогда, когда решение от тебя не зависит. А когда сам держишь в руках все нити, тогда не страшно. Кто не жил, тому и не умирать. Я умираю – ибо так хочу.

Человек живет для того, чтобы умереть. Смерть сообщает жизни сюжетную направленность, единство, определенность. Она – логический вывод, к которому приходят путем жизненного доказательства, не обрыв, но аккорд, подготовляемый задолго, начиная с рождения. По сравнению с умершими (в особенности сравнительно с историческими лицами и литературными персонажами) мы выглядим недотянутыми, недоразвитыми. Такое чувство, как если б у нас грудь и голова терялись в проблематичном тумане. Потому мы так неуверенны в оценке себя, в понимании своей роли, судьбы и места. Пока мы не умерли, нам всегда чего-то недостает. Конец – всему делу венец.

Мы бессознательно завидуем цельности умерших: они уже выкрутились из промежуточного положения, обрели ясно очерченные характеры, дожили, довоплотились. Отсюда такой интерес к своему концу, гадания, предсказания, поиски вслепую последней точки, решающего штриха. Нас притягивает и соблазняет самоубийство, суля выгодную сделку, позволяющую нам по собственному выбору и решению получить недостающую сумму и расписаться в получении. Но вернее этой расписки принять смертную казнь с объявленным приговором, предоставляющим жертве редкое право присутствовать при его исполнении и осознать себя в истинной готовности и законченности. Приговоренные к казни в один миг вырастают наполовину, и, если они сумеют сохранить присутствие духа, лучший способ расчета трудно представить.

Будем просить у судьбы честную, достойную смерть и по мере сил двигаться ей навстречу так, чтобы подобающим образом выполнить наше последнее и главное дело, дело всей жизни – умереть.

Мыслитель говорил: "Счастье в том, что нам дана возможность самим назначить плату за труды". Сам, без уговоров, дух определяет жертву свою. Размер жертвы решается в сердце. Никто не может побудить к увеличению жертвы, но много радости творится о жертве не умалённой. Учитель советует узнавать свои размеры по жертве, принятой сердцем добровольно. Как велик закон такого добровольчества, оно определяет будущее от малого до большого и до великих событий!

Вы тут ни при чём, я к этому шёл уже давно. – Значит, вы больны. Ещё одна детская травма? И в таком случае удивительно, как вы всё ещё живёте на свете. Вы мыслите, следовательно, умираете. Вы существуете за счёт смерти, а не жизни.

В нем отпечаталась, «уплотнилась» жизнь, а смерть заклинила, как дверца. Мельтешение какой-то мошки уже кажется ему апокалипсической затеей.