Анамнез декадентствующего пессимиста

Вот ты послушай только, какая я подчас бываю умница и большая аккуратистка, какие блестящие мысли приходят иногда мне в голову, – продолжала она весело. И вдруг расплакалась. Ах, что за прелесть: какие чудесные штуки мы накупили в это серое и нахмуренное утро, но, если тебя нету на этом свете, значит – всё напрасно. Цвет неба – синий. По крайней мере на мгновение.

У нее была своя маленькая философия, бесхитростная и практичная. Вперёд не забегай, но от людей не отставай, – говорила она, – вот моё правило. Живи и жить давай другим, вот что всегда говорю я. А вы такой видный мужчина и так грешно говорите! Обязательно будешь таким мрачным, если запрёшься в комнате… Вы ещё такой весёлый будете, что сами удивитесь.

Что делать, мой милый, мне тоже иногда кажется, что мир состоит из напоминаний. Для счастья не жизнь нужна, для счастья мгновения хватит… А вы и жить долго будете, – сказала она спокойно, как о чём-то давно известном. У вас ресницы короткие, а чем длиннее ресницы, тем жизнь короче. Из глаз надежда не ушла. У человека сначала глаза умирают, потом уже сам.

– Говорю же вам: всё в долг – и радости, и счастье, и надежды. Порой в висках даже стучит: в долг, в долг, в долг.

– И-и, дитя неразумное, ни греха, ни долга за тобой нет.

Куда ты запропал? Разлюбил, погиб или запамятовал? Ты не птица, чтоб улетать отсюда. Птица возвращается в клетку, и клетка спасает ей жизнь. Если не хочешь. И не надо. Умираешь, ну и бог с тобою. В нашем ревнивом царстве всё подозрительно. Те, кто любил меня больше самих себя… Самая любовь в своём инобытии. Подозрение, что изменяешь не только ты, но и тебе. Нет-нет, не плачь, ты всё равно уходишь. Кого-нибудь всегда оказывалось жаль. Ибо у смерти всегда свидетель – он же и жертва. Никому нет дела до нас с тобой. Смерть, знаешь, если есть свидетель, отчётливее ставит точку, чем в одиночку. Повесть о том, как нечаен конец. Всегда сюрприз. По крайней мере, когда ты кончишься, я факт потери отмечу мысленно.

Ни в одном падеже языка, на котором хочется говорить по утрам… Шестой падеж: о чём? о ком? Кто-то всё время плачет, никак не может успокоиться. Рвётся что-то и не разрывается. Где зима ещё где комната, глупая любовь под зиму, дрянное лесное сердце, сигарета последыш ночи, все люди заодно один и один Бог завтра и всегда за всех… Не беда, если твой питомец никогда не слышал о творительном падеже… Опять что-то просится пожить.

Её спальня: между подушек – кукла. Ей всё казалось, что надо остаться одной, чтобы серьёзно подумать. Крупные слёзы дрожат, но она и не думает ненавидеть; смуглое лицо с тёмными, мечтательными глазами, кукла, выброшенная из окна кареты. Странноватый парень, мой тихотерапевт. Особо опасна особь. Тактика неблагодарных. Им много не надо. Им надо немного. Чуть-чуть подвинься: всегда не хватает места. Везде все заняты места, везде все наняты сердца.

Душа твоя как мышь, не верит в чепуху. Напрасно вы не выключили свет. Знакомцы ваших тайн не берегут. Рассказать историю не по её, а по своим правилам. Разговор в разговоре. Куда я денусь. Понимаю, что можно любить сильней, безупречней… О предивном их житии…

Никогда не разнимай дерущихся – они наверняка единомышленники… А если это враг? Следовательно, с ним предстоит долгая война. Враг циничен так же, как хитёр. Следует уничтожать не только врагов, но также "врагинь" и "враженят".

Поверженного врага подними и облобызай. Целуй врага, пока он не исчезнет. Кто бы не был виновен, если долго сидеть на берегу реки, можно увидеть, как мимо проплывает труп твоего врага.

Только проигрыш заставляет тебя остановиться, и задуматься, и вглядеться, только проигрыш оттачивает чувственность и углубляет видение, и делает более обостренной интуицию. Что может хотеть победитель, когда захватывает город, кроме разрушения, кроме чужого добра и женщин? А вот побежденный, который отступил и оставил в городе жену, детей и дом, он начинает страдать, желать и надеяться, и ему открывается про этот мир что-то новое, о чем он раньше не догадывался, когда сам входил в чужие города. И это странно, но поражения, если все же от них удается оправиться, в результате поднимают выше, чем победы, и только через поражение можно, как ни парадоксально, прийти по-настоящему к большой победе и оценить ее вкус.

Разумеется, случай пустой. Преодолеть канитель. Всё равно вид реальности вымышлен и неприятен. Слова какие-то – булавка нацарапает. Однако, кто бы не пришёл сюда первым… Вот только рассказывать об этом мне не надо. А может, каждый из нас едет туда, куда сам хочет? Тогда встречи с тоской уже не будут… Убавь ещё немного. Ссудить, не выслушав. Какая это подлость – никого не выслушав, невзирая на факты, одних людей проклинать, а других прощать.

«Веди себя по-человечески, сразу постарайся произвести хорошее впечатление. Ты слышишь меня или нет?..»

Для того, чтобы поприветствовать нужно сначала попрощаться. Вы не замечали, как общаются дети? Они встречаются в первый раз, как будто знакомы вечность, и прощаются навсегда, как будто до завтра. До свидания, дети. Любите всех, кто живёт рядом с вами, – экскурсия подошла к концу.

Мы понимаем, что жизнь конечна и что наше единственное бессмертие – в наших детях, и мы рады уступить им свое место в этом мире. Мы не исключаем, что люди, осознавшие, как коротка и тяжела их жизнь, возможно, будут добрее друг к другу, а не наоборот.

Итак, вот три заключительные фразы его письма-завещания. Фразы эти очень коротки – как последний выдох человека: "Помогай бедным. Береги мать. Живите мирно".

Надо, чтобы кто-то кого-то любил… Никто не может не чувствовать, когда его кто-то любит. – У вас слишком ласковый, слишком привязчивый нрав. Ничто не сравнится с несчастьем любить.

Это письмо – последнее, которое ты, пожалуй, получишь, последнее слово, что ты, пожалуй, услышишь от меня и отныне. Продолжает огонь ли гореть надолго однажды погашенный мыслью в земле глубоко огонь, который, как стало понятно, невозможно убрать. Птиц не видать, но они слышны.

В жизни я видела очень много птиц, я стояла на месте и смотрела в небо, птицы пролетали мимо и я запоминала их, причисляя в свою коллекцию, но меня мучил вопрос: где они умирают? В своей прошлой жизни я была ведьмой и почему-то смерть птиц мне была безразлична.

Жила несомненно. Это прошлое, охотится как всегда осенью, вооружено воспоминаниями, смертельно опасно, снова пространство, расколется под моими каблуками; осень, я жду счастливой охоты. Это какая-то охота за любовью, всё расхватано, но идёт охота, ибо послезавтра, быть может, пора для охоты вообще придёт к концу. (Неужто, охоты нашей недостойны?) Не говори мне того, что я сама скоро узнаю по чьим-то глазам. Принимаю твой дар, твой безвольный, бездумный подарок, грех отмытый, а быть может, сигнал – дружелюбный – о прожитой жизни.

Я не буду больше называть тебя. Будить по утрам. Возможны варианты: звонок в дверь, по телефону, поцелуй в ухо, поцелуй в окно. Тишина, пульс… Окликаю тихонько по имени. Поспешают шестеро ног. Две головы прислушиваются. Одна говорит: Кто там? Под пары сердец перекрёстный там-там. (Вижу тебя я там, куда мой падший дух не досягнет уже…) Открою дверь, а вдруг за нею – ты. Вопросы задаёт он: где человек, а где образ? Сомнение надоедливым комаром звенит. Тук-тук-тук, – это кто так бойко стучит ко мне в дверь? Вот дурачок, получающий письма из-за границы. У него получить письмо – это событие. Двери существуют для того, чтобы их запирали. – Вы хотите отправить письмо? – Да, два письма, и ещё, где здесь можно пообедать? Когда я не знаю что ответить, я говорю "да".

Чрезвычайно удивило меня письмо ваше. Я, признаюсь вам по откровенности, никак не ожидал, а тем более относительно несправедливых укоризн со стороны Вашей. Я к тебе с лаской да с приветом, а ты фыркаешь. И как можно наполнять письма эдакими глупостями. Позвольте мне думать о Вас лучше! Однако ж, всё это в сторону. Я очень рад, что мы вздумали писать друг другу. Я с большой охотою готов тебе уведомлять о всех бывающих у нас происшествиях. Пишите, посудачим… болтовня с твоею особой.