Анамнез декадентствующего пессимиста

Жена будет в большой претензии, адресуйтесь лучше к ней. Полагаю, она не одобрила бы и то, что я здесь пишу, тоже. И конечно, не одобрил бы этого отец. Он был гордым человеком.

Я говорю с тобой, и не моя вина, если не слышно. Ты не ответишь мне не по причине застенчивости и не со зла, и не затем, что ты мертва. Никогда, ничем не заполнится пустота. Когда меня ты позовёшь, боюсь, тебя я не услышу…

Птица свободы не терпит нерешительности, а улетая, не возвращается никогда не встречайтесь с теми, которых когда-то любили; это нехорошие встречи, всё равно как бы с покойниками. Порой ничего нет пошлее, чем возвращаться.

Тут… душа человеческая много знает… от этого обычно и… Мне супротив души невозможно поступить. Душа, душа… В скорлупке она замурована и глубоко, вот что. Её, брат, понимать надо, а потом уж и того… А коли ты к ней прислушаешься, так не ошибёшься. Душа, душа! Глупая, добрая, мягкая и тёплая. Богом в человека вдунута, кого сможешь ты научить чему-то своими лихорадочными афоризмами? и кому нужен твой ворох пожухших иллюзий, что взяла ты когда-то в краткосрочный прокат? не плачь, не надейся! расскажи свою историю, беглянка-душа, просто расскажи историю. Душа, она крылата. Вертолёты – это души умерших танков. В душах есть всё. Поешь горячее – и на душе теплеет.

Это у меня, как у многих учителей, манера такая: многое из того, чему я учу – просто тяжкое бремя, которое я больше не в силах нести в себе. Я чувствую, что запас всякой чуши, накопившийся в голове, иссякает. Скоро у меня вообще ничего не останется, чтобы с ближним поделиться, только мои истории. Тогда, наверное, мне только и останется, что сплетни разносить, и мои молитвы миру иссякнут.

Глава 35. Несколько женских писем

Она ложится на кровать, не раздеваясь. Один, два, три, четыре… Я боюсь, что она сойдет с ума… Как хорошо опять чувствовать в постели под одеялом ее тело. Но надолго ли? Будет ли это навсегда? У меня предчувствие, что не будет. Она говорит так лихорадочно и быстро, словно не верит, что завтра опять будет день. "Успокойся. Просто смотри на меня и молчи". В конце концов она засыпает, и я вытаскиваю из-под нее свою руку. Мои глаза слипаются… Ее тело – рядом со мной, и оно будет тут… во всяком случае до утра.

Потряхивал солонкой и наблюдал, как подскакивают крупинки соли. Взявши голову в обе руки, облокотился на стол и задумался. А ты сидишь и гадаешь, и внимательно прислушиваешься.

Удручённый мрачным сегодняшним днём и ожиданием безотрадного завтрашнего, машинально поднося ко рту ложечку чаю… И только когда падает чайная ложечка и не звенит, а повисает в воздухе, ты догадываешься, что это играет с тобой бледная дева, бескровная Лилит.

Что же произошло потом? Первые дня два я все думала, он позвонит, что у него это просто мимолетная прихоть. Потом испугалась, что не увижу его долго – месяцы, может, и годы. Это казалось до смешного нелепым. Ненужным. Невероятно глупым. Меня злила его слабость. Я решила, раз он такой, пусть катится. Этого настроения хватило ненадолго. Я решила: решу, что все это к лучшему. Он прав. Лучше всего порвать окончательно. Сосредоточиться на работе. Быть практичной, деловой, серьезной, то есть совершенно на себя непохожей.

– Нет, скажи же ты мне… не потай от меня, мой сердечный друг, где он бывает? А нет ли, там где-нибудь моей с ним разлучницы? Скажи мне: может, он допреж меня кого любил и к ней назад воротился, или не задумал ли он, лиходей мой, жениться?

Вы не желаете меня видеть, как будто я какое насекомое. Я думала написать вам письмо на случай чего-нибудь, но так и не написала. Правда, я пришла ещё до вашего письма, а квартира пустая, и это показалось мне ужасным, я просто не видела дороги, когда возвращалась, меня мог задавить автомобиль. Слава богу, что вы ещё живы. Но где вы? На самолёте или на поезде? Я так привыкла всегда знать, где вы находитесь, и теперь мне очень странно. От того, что я этого не знаю и просто потеряла вас, как какое-то портмоне. Временами я как будто теряю язык и молчу. Куда говорить? Сегодня на всякий случай я позвонила в ваш телефон, и мне, конечно, ответили, что абонент недоступен. Ещё бы! Я всю ночь не спала из-за вас. А вы что думали? Я всю ночь с вами разговаривала. Знаете, что я вам говорила? Вы такой умный, и как вы не поняли, что я всё знаю? У вас есть одна улыбка, про которую вы сами не знаете, потому что перед зеркалом такая улыбка выйти не может, и вот когда вы так улыбнулись, для меня сразу кончилась вся прежняя жизнь. Ах, если бы я умела писать, но такая я неспособная к этому, и когда я пишу, мне самой кажется, что я блондинка и в волосах у меня голубая лента… ненавижу блондинок и голубые ленты!

Только не говори мне, что это я тебя просила. Не говори мне этого! Это оправдание не подходит для тебя. Я хотела знать о женщинах из твоего прошлого совсем немножко. Самую малость. Всего лишь, что они существовали, что у них были такие-то глаза, такие-то волосы, такие-то биографии и что они все в прошлом. Главным образом я хотела знать, что они окончательно и бесповоротно в прошлом. Их должно было быть много, и они должны были быть разными. И должны были оставить разные следы. Их значение должно было распределиться. Чтобы ты не предпочитал ни одну из них. Такой у меня был план. У любой женщины на моем месте был бы точно такой же. «У любой женщины на моем месте» – Господи, как это страшно звучит, если произнести вслух. А с сегодняшнего дня знаю наверняка. У тебя слишком запутанная биография. К тому же ты меняешь биографии других людей. На самом деле это неверно. Это другие люди жаждут изменить свою биографию ради тебя.

"Когда я пишу, я испытываю ощущение того, что нахожусь в состоянии крайней несосредоточенности и совершенно не владею собой, я словно сито, а голова у меня продырявлена. Я не могу объяснить, что я пишу таким образом, потому что в том, что я написала, есть вещи, которые я не могу узнать. Следовательно, они пришли ко мне извне, и, значит, когда я пишу, я пишу не одна".

Вам не приходилось думать, что если внимательно следить за всеми, решительно всеми впечатлениями одного только вечера, – то это будет чуть ли не изображением целой человеческой жизни? Я хочу сказать: так же много.

Но, однако же, я бы хотела знать, какие ваши насчёт этого мысли? Напишите мне, пожалуйста, что вы думаете про меня, бедняжку. Вы вернётесь? Вспомните, какая я, и вернитесь скорее, скорее. Мне страшно одной и без вас, вы напугали меня… Все для меня ничто ради вас… Вы были – такой, а я – такая. А вы медлить вообще не любите, правда ведь? По крайней мере напишите, что Вы не сердитесь, если вообще не хотите писать.

Ему нравились змеи, а ей – мел и торжественный кислород. Будь такой. Оставайся. Порви все связи, не скачивай письма, забудь про завтра. И если даже не будет слов, я всё равно услышу тебя…

Сим имею честь уведомить, что таковы мои правила, милостивая государыня, и прошу меня возражениями не утруждать. Простите за невежество, в котором я не виноват: так как мне нечего было делать, то я решил написать Вам, а так как мне не о чем писать, то я кончаю. Это шутка. Я не писал потому, что не мог сообщить вам ничего приятного. Прости меня, мой дорогой друг, если я немного запоздал с моею благодарностью. В каждом слове твоего последнего письма чувствовалось, что ты живёшь целостною умственною жизнью. Остаюсь многолюбящий твой душевно.

Мы обнялись, наши дыхания смешались. Расскажи, как ты сам жил в эти годы? Опиши свои чувства. Всё, что ты придумаешь между двумя объятиями… Без тебя я не очень хорошо жил. И шепнул он ей, глядя в глаза: «Если жизнь существует иная, я подам тебе знак: стрекоза постучится в окно золотая. И мы здесь затеряны так, что лишь видим друг друга. Над проталиной третьей спины разливается мрак».

Я задумалась. Почему все должны быть такими одинокими? Почему это необходимо – быть такими одинокими? Столько людей живет в этом мире, каждый из нас что-то жадно ищет в другом человеке, и все равно мы остаемся такими же бесконечно далекими, оторванными друг от друга. Почему так должно быть? Ради чего? Может, наша планета вращается, подпитываясь людским одиночеством?