Дом на улице Гоголя (СИ)

— А у меня уже всё готово. Не думал, не гадал, что когда-нибудь Юлию Логинову буду щами кормить, — Пастухов ловко накрывал на стол.

— Логинова — это псевдоним. Моя настоящая фамилия Астахова, а вот имя — Юлия — подлинное. — И неожиданно для самой себя гостья добавила: — В детстве меня бабушка Ульяной звала — это русский вариант Юлии.

Хлебосольный хозяин дома замер возле стола:

— Ульяна! Какое роскошное имя!

— Мне тоже нравится.

— Да разве ж такая красота может не нравиться? Ульяна! Русская Джульетта — Ульяна, — совсем не та, что у Шекспира. Там — жертвенность, импульсивность, обречённость, а Ульяна — в этом имени слышится и стать, и выдержка, и сила. И это вам не латинская Юлия, нежная, но очень напряжённая. Не будете возражать, если я стану называть вас Ульяной? Так вкусно произносить это имя!

— Раз уж вам Ульяна вкусной кажется, не имею оснований возражать, — засмеялась гостья, никак не производящая впечатление человека, нуждающегося в неотложной помощи. — А про вас я знаю только, что вы — Пастухов А. Н.

— Александр Николаевич, — с легким поклоном представился хозяин.

Дедом его можно было назвать с большой натяжкой. Это был крепкий, нестарый еще мужчина лет шестидесяти-шестидясяти пяти. Лицо обветренное и пропечённое солнцем, какие обычно бывают у людей, много работающих на открытом воздухе, совсем лицо охотника или крестьянина, если бы не внимательные глаза много познавшего человека.

Во время обеда Юлия, радуя хозяина, постанывала и жмурилась от удовольствия, за чаем разговорилась, будто затем только и приехала, чтобы повидаться с давним знакомым.

— Ваш дом, Александр Николаевич, напоминает мне о детстве. Мы с бабушкой в очень похожем доме жили: и печь такая же у нас была, и пол точь-в-точь такой же — из широких крашеных досок. Вот только у бабушки висела угловая полка с иконой.

— Угловая полка это хорошо, — рассеянно проговорил Пастухов. — Впрочем, давайте ближе к делу, Ульяна.

— Пришла пора говорить о том, что меня сюда привело? — кисло улыбнулась Юлия. — Понимаете, Александр Николаевич, я ехала сюда в отчаянии, с одной мыслью: «Только бы добраться!». А сейчас, когда мне удалось выспаться, я не склонна уж слишком драматизировать события последних дней.

— Насколько серьёзно произошедшее с вами, в этом ещё предстоит разобраться. Прежде всего, мне нужно выяснить вот что: кому известно, что вы сюда направились? Муж наверняка в курсе. Кто ещё?

— Муж не в курсе. Вчера мне казалось, что Прошкин во что бы то ни стало захочет вернуть меня в свою клинику. Поэтому и мужу не позвонила, не предупредила, что еду к вам — совсем запуталась в страхах. Сегодня при ясном свете дня я плохо понимаю, что мне помешало поговорить с мужем. Вероятно, Прошкин позвонит, попытается надавить на Геру, заявит, что мне нужно лечиться у него — что уж такого страшного? Муж скажет, что если я ушла из клиники, стало быть, на то у меня имелись веские основания, и Прошкин отвяжется.

— Хотелось бы поддержать ваш оптимистический настрой, да не могу. Прошкин не отвяжется, он будет-таки преследовать вас.— После небольшой паузы, Пастухов сказал, никак не расшифровав своего заявления: — Знаете, Ульяна, а это хорошо, что вы мужу о своих планах не сообщили. — И опять помолчав немного, продолжил: Получается, с поезда вы сразу заехали в редакцию, взяли мой адрес и направились сюда? В редакции знают, что вы поехали ко мне? Кому-то вы об этом говорили? Вспомните, Ульяна, это важно.

— В редакцию я не заезжала, ваш адрес по телефону мне продиктовал коллега. Я выдала версию, что разыскиваю вас в связи с работой над псевдонаучной статьёй.

— Значит, кто-то знает, что вы поехали ко мне, — огорчённо констатировал Пастухов.

— Коллега не спрашивал, каким образом я собираюсь с вами связываться. К тому же он решил, что мой звонок был из Москвы, и я не стала его разубеждать, — ответила Юлия, начинающая испытывать смутное беспокойство.

— Из Москвы. — Пастухов с силой потёр лоб. — Из Москвы. Если предположить худшее: что прошкинские уже вышли на вашего безымянного коллегу, всё равно наблюдение за моим домом они вчера не установили, — зачем? — до сегодняшнего утра вы всё равно не успели бы до меня добраться. Так что, будем надеяться, о том, что вы сейчас здесь, никому не известно. Тогда у нас вагон времени, — хозяин, устроившись в кресле, раскуривал трубку. Рассказывайте, Ульяна. Говорите обо всём по порядку: о содержании ваших кошмаров, когда они начались, с какими событиями вы связываете их возникновение, вспомните, о чём рассказывали Прошкину, прежде чем поехать в Москву, потом переходите к тому, что помните о произошедшем в клинике.

В горле внезапно запершило, и Юлия закашлялась. «Что он несёт? С какой стати за его домом будет вестись наблюдение? Неужели он всё-таки сумасшедший? Первым делом убедился, что никто не знает о моём пребывании здесь — зачем? Что у него на уме? Ну почему я не сказала, что мужу доподлинно известно, куда и к кому я поехала?! — тогда была бы хоть какая-то подстраховка. А теперь я полностью в его руках!». Юлия обратила внимание на то, чего раньше почему-то не замечала: в комнате стоял полумрак из-за того, что окна, выходящие на улицу, плотно закрыты ставнями, свет поступал лишь из окна, смотрящего в огород, и то было завешено тюлевой шторкой.

«Окно можно разбить табуреткой. Если не удастся выскочить, то можно будет хотя бы закричать, позвать на помощь — рядом стоят дома, там наверняка есть люди. Только успею ли я сделать что-нибудь? Силища у этого медведя должна быть неимоверная. Он свернёт мне голову раньше, чем я добегу до окна». Юлия подняла глаза на Пастухова, увидела, что он, помрачнев лицом, внимательно смотрит на неё, и перепугалась окончательно.

— Вы можете уйти прямо сейчас, — сухо сказал Пастухов. — Но не через дверь. Мне не нужны из-за вас разборки с прошкинскими — эти ребята обычно не шутят. Я выведу вас через баньку в огород, в заборе есть потайная калитка, не просматриваемая с улицы. За калиткой увидите тропинку, она привёдёт вас прямо на станцию, только не на «Митяево», а на следующую от Загряжска, на «Моршино». Но я должен предупредить вас, Ульяна, что вернуться ко мне этим путём не получится — вы не откроете калитку снаружи. Если же подойдёте к дому со стороны улицы, я вас и во двор не впущу. Крикну с крыльца погромче, что не люблю журналюг, а пуще всего тех, что из загряжской областной газеты — за то, что посмеялись, вместо того, чтобы отнестись со вниманием к моему письму про лапшу на ушах написали.

— А почему вчера меня пустили? — вы же ещё не знали, что за домом не наблюдают.

— Нельзя было не пустить. Вы упали бы возле моей калитки и, скорее всего, не дожили бы до утра, тем более что по ночам уже холодно; а мне потом до конца дней со своей совестью диалоги вести. Нельзя не протянуть руку помощи тому, кто стоит у самой черты.

— Сегодня я в лучшей форме, и вы с чистой совестью можете отправить меня домой. Можете не волноваться, Александр Николаевич: я не вернусь и не подставлю вас под неприятности.

— Вы очень захотите вернуться, Ульяна, потому и предупреждаю: это у вас не выйдет. Мы не довели дело до конца, поэтому мучения ваши, хоть и не с прежней силой, вернутся уже сегодня. Но тут уж не моя вина, я помощь предлагал.

— Возможно, вы правы. Но всё-таки я поеду домой. Извините за доставленное беспокойство...

— Домой вам нельзя. В подъезде, или ещё на подходе к нему, вы почувствуете несильный укол, после чего без сопротивления позволите усадить себя в машину и увезти в клинику. Прошкин вас не выпустит. Вы ему нужны, и вне его досягаемости небезопасны. Если у вас есть надёжные друзья, поезжайте к ним, и оттуда ищите поддержки. Только будьте очень осторожны — скрываясь у друзей, вы рискуете не только собой, но и этими людьми.

— Неужели мои дела так плохи, Александр Николаевич? — спросила Юлия, уже догадываясь, что всё обстоит в точности так, как он говорит. — Зачем я так незаменимо нужна Прошкину? И какую опасность могу для него представлять?