Дом на улице Гоголя (СИ)

— Зачем нужна — это следующий разговор, а опасность... Вы журналистка, и разоблачения сейчас в моде. На чистую воду вам его не вывести, но вы сможете доставить ему немало хлопот: ненужный шум вокруг его честного имени, проверки, то, сё. Придётся приостановить эксперименты, а кого-то и ликвидировать на всякий случай.

— Кажется, вчера... нет, не кажется, а точно! — вчера я разослала статью о прошкинской клинике по нескольким изданиям, гоняющимся за сенсациями.

— Тогда всё совсем серьёзно. Из клиники Прошкина вас быстренько спровадят в психиатрическую больницу, и в таком состоянии, что самый объективный эксперт подтвердит вашу неадекватность — Прошкин умеет скручивать головы. По скольким редакциям вы разослали письма?

— Не помню. По пяти-шести.

— Допустим, по шести. В трёх газетах вашу статейку выкинут в мусорное ведро, из двух побегут к Прошину и предложат ему выкупить компромат, причём совсем незадорого. Какое-то издание, возможно, захочет опубликовать ваш материал, но к главному редактору придут интеллигентной внешности люди, покажут фотографию его детей, и вежливенько попросят не компрометировать себя публикацией клеветнических наветов. Против лома есть только один приём — лом. Вот его-то и следует искать, Ульяна, а не пустыми газетками с риском для жизни размахивать. Прошкин в сложных отношениях со спецслужбами: кто-то его покрывает, а кто-то копает под него. Нужно выходить на вторых, но это непросто сделать, и это потребует времени. Так что вам нужно приготовиться к длительному подпольному существованию со всеми вытекающими: фальшивые документы, явки, пароли. Если вы мне доверяете, я помогу всё это организовать, если нет — ищите другие варианты. Но в любом случае из Загряжска вам придётся уехать.

— Уехать? А как же мои дети?

— Дети — самое уязвимое место, детей придётся спрятать, и затягивать с этим не стоит.

— С этого и нужно было начинать, Александр Николаевич! — Юлия, подскочила со стула. — Я должна немедленно связаться с мужем. Не знаю, смогу ли я донести до него серьёзность ситуации, но за детей он испугается, хотя бы на время вывезет их куда-нибудь, а потом и я подключусь. Откуда я смогу позвонить домой?

— Не из Митяева, во всяком случае, — хладнокровно ответил хозяин. — Не хотите же вы поставить меня под прошкинских заплечных дел мастеров? Пока нет следов вашего присутствия здесь, а если позвоните, так откроете все карты разом — телефон-то ваш домашний вполне может прослушиваться. Прятать детей, безусловно, нужно, но пока с этим не горит. По логике вещей, вы, потерявшая сон, измучившаяся в своей мозгодробилке, должны приползти к нему сдаваться. Второй вариант: вы чудом добираетесь до дома, ищете поддержки мужа. Третий вариант, вполне реальный в этой ситуации и предпочтительный для Прошкина: вас, совершенно дезориентированную, бесцельно бредущую по Москве, обокрали, отобрали документы, и вы или прибились к какому-нибудь бомжатнику, или вообще бесследно сгинули. Процесс уже запущен Прошкиным, тенденция его развития всегда одна, а вот скорость развития — это индивидуально, тут может быть по-разному. По его прикидкам, в данный момент вы ещё можете держаться и даже более или менее здраво рассуждать, но не исключен такой вариант, что вы даже имя своё уже могли бы позабыть. Единственное, что могло вас спасти, это полноценный сон, но Прошкин знает, что без его помощи вам не уснуть.

— Тем не менее, сегодня мне удалось отлично выспаться.

— Вам удалось выспаться только потому, что я установил у вашего изголовья одну интересную штукенцию, на моём птичьем языке называемую «временнЫм блокиратором». И я абсолютно уверен, что вам необходимо провести здесь ещё одну ночь — нужно повторить установку. Если уедете сегодня, скорее всего, ваши мучения вернутся уже в дороге. Чтобы выбраться из своего очень серьёзного положения, вы должны приложить много усилий. Рассказывайте, Ульяна, обо всём с самого начала — это будет первое усилие.

При упоминании о «штукенции» её вернувшееся было доверие к Пастухову как ветром сдуло, в памяти вспыхнуло: лаборатория, заставленная аппаратурой, проводки, тянущиеся от её головы; руки мгновенно похолодели, обдала страхом мысль: «Кажется, я опять влипла!». Стараясь держать себя в руках, она как можно спокойнее проговорила:

— Как-то мне не по себе, Александр Николаевич. Неожиданно выясняется, что радушный хозяин без ведома гостей устанавливает какие-то приборы. Не хотела бы я снова ощущать себя морской свинкой, как в лаборатории Прошкина.

— Согласия вашего вчера некогда было спрашивать — требовалось проведение реанимационного мероприятия. Не спрашивают же у пациента, проваливающегося в кому: «Вы не возражаете, если мы подключим аппарат искусственного дыхания и спасем вам жизнь?» — Пастухов поднялся, подошёл к окну, и сквозь задёрнутую кружевную занавеску стал смотреть в огород.

«Наблюдателей высматривает, — догадалась Юлия. — Неужели всё и в самом деле так страшно, как он говорит? Или это паранойя как она есть?»

— Ульяна, вы приехали ко мне в состоянии, угрожающем вашей психике необратимыми изменениями, — жёстко произнёс Пастухов. Походило на то, что он начинал сердиться. — Мало того, сама ваша жизнь была под угрозой. Так что мне пришлось пренебречь не только вашим согласием на проведение экстренной помощи, но и элементарной осторожностью. Сначала установил блокиратор, потом уже походил, осмотрелся: вроде бы чисто. Не факт, что прошедшая ночь не ознаменовалась бы, например, поджогом дома; а сумей мы выбраться из огня, нас и тут поджидал бы сюрприз. Нечего об этом долго толковать: вчера вы не были в состоянии принимать решения.

Теперь он стоял спиной к окну, и Юлия не видела его лица.

— Сегодня я уже в состоянии принимать решения, но я не знаю, чем ваши приёмы отличаются от прошкинских, — она собралась и говорила ровным голосом.

— Ваша настороженность более чем понятна, Ульяна. Когда-нибудь я объясню, каким воздействиям вы подверглись в клинике. Сейчас эта информация может вас испугать, — проговорил Пастухов, проходя в середину комнаты.

Он снова уселся в кресло и посмотрел на собеседницу взглядом, в котором та прочла грусть и сострадание.

— Это меня как раз успокоит, Александр Николаевич, — гостья не удержалась от облегченного вздоха. — Меня то и тревожит, что я не понимаю, что со мной случилось у Прошкина.

— Пока коротко о том, чем мои методы отличаются от прошкинских. Не хочу кривить душой и говорить, что мной движет только одно желание — помочь вам. Исследовательский интерес тоже имеет место быть. Но сразу расставлю приоритеты: прежде всего — помочь, и, если получится, что-то почерпнуть для себя. У Полякова с точностью до наоборот — сначала взять для себя всё, что можно выкачать из конкретного случая, потом, если получится, помочь. Только не получается у него помогать тем, чью психику он сам же разрушил, выкачивая память. Не получается! Единственный человек, которого я не сумел вытащить, серьезный ученый, мой бывший коллега, попал ко мне после так называемого лечения в клинике Прошкина. Но он там пробыл несколько недель, а вы всего сутки, так что будем надеяться, у вас всё сложится хорошо.

— Вы произнесли «выкачивая память». Что означает это неприятное словосочетание?

— Объяснить суть метода Прошкина я вам не смогу.

— Но почему? Я к вам ехала для того, чтобы вы помогли мне во всём разобраться.

— И я помогу вам разобраться в том, в чём вам действительно необходимо разобраться. Поверьте, Ульяна, лишние знания вам только повредят. Сейчас отвечу на вопрос, который вы задавали раньше: зачем вы понадобились Прошкину. Вы — странница во времени, и только этим вы ему интересны.

— Странница во времени — это что-то новенькое. — Юлия нервно изобразила улыбку.

— Вы не слышали этого от Прошкина?

— Он произнёс изрядное количество загадочных слов, но про странницу я слышу впервые. А почему вы так уверенно заявляете, что я какая-то там странница? Вы меня совсем не знаете, толком мы и не говорили ещё. Какие у вас основания для такого неожиданного утверждения?