Дом на улице Гоголя (СИ)

Говорил Пастухов, экспансивно жестикулируя, в глазах его горел азарт.

«Он похож на сыщика, напавшего на след. Улик ему не хватает, и он пытается умозрительно достраивать картину происшествия», — думала Юлия, испытывающая теперь к Пастухову симпатию пополам с досадой на то, что её жизнь, как недавно для Прошкина, стала для него, прежде всего, «интересным случаем». О муже, о его роли в том, что с ней произошло в Москве, она старалась не думать. Потом, после, ещё будет время. Пока слишком больно.

Хозяин будто подслушал её мысли о недостаточном количестве улик и заявил, внезапно остановившись посреди комнаты:

— Не хватает каких-то деталей. Возможно, без них мы мало что теряем, но не исключено, что вся ситуация предстаёт перед нами в неверном свете. И точку бифуркации мы не определили. Четырнадцатое апреля — это уже манифестация, здесь находится триггерная точка, но причина не там. Знаете, что, Ульяна. — Пастухов приблизился к гостье и заговорил, чуть ли не заискивающе заглядывая ей в лицо: — Прошкин, конечно, скотина. — Юлия усмехнулась, отметив, что в запале Пастухов не заметил, что заговорил так, будто они были накоротке. — Скотина-то он скотина, но раз уж он поснимал вам блоки, глупо этим не воспользоваться, прежде чем я установлю надёжную защиту от проникновения временнЫх вариантов. В каком-то смысле вы были правы, когда решили, что вспомнить всё — это спасение от беспрерывного влезания в вашу память кусочков небывшей, тем не менее, вашей реальности. Да только, чтобы вспомнить всё, вам и целой жизни не хватит. Вспомнить всё и сразу, схватить в общих чертах, не теряя времени на пространные воспоминания, можно только в точке бифуркации. — Дальше Пастухов стал говорить такое, отчего у Юлии снова запершило в горле: — Мы даже не знаем, сколько у вас этих временнЫх вариантов. Тот, где вас с мужем убили — раз, вы алкоголичка — два. Ещё какие-то женщины, чьи голоса вам смутно знакомы. Сдаётся мне, эти загадочные женщины нам помогли бы на многое раскрыть глаза. А совет «затаиться», то есть встречаться с Герой тайно? — ведь вы так и не вспомнили, от кого его получили, хотя почему-то вам казалось, что этот момент непременно нужно прояснить. И то, что вы сильно изменились, стоило вам последовать этому совету — стали испытывать какой-то уж слишком сильный, неадекватный ситуации страх разоблачения — тоже склоняет меня к выводу, что к тому моменту вы уже странствовали и внутренне знали, что «затаивание» приведёт к тяжёлым последствиям. Нужно вернуться в тот день, когда вам на ум пришла идея «затаиться». Да, именно в тот. Там произошло нечто такое, о чём вы не помните, и, возможно, там и прячется ускользающая деталь, необходимая для того, чтобы мозаика сложилась.

— Допустим, вы правы, Александр Николаевич. Но каким образом можно вернуться в тот день?

— Технические вопросы предоставьте решать мне. От вас требуется только решимость довести дело до конца. Моё мнение: это сделать необходимо. Пройдёте снова точку бифуркации и соединитесь с собой до возникновения временной развилки — станете цельной.

— Прошкин тоже обещал сделать меня цельной натурой, говорил, что срежет мне какой-то узел, — настороженно усмехнулась Юлия.

— Ни боже мой! Ничего срезать нельзя! В человеке нет лишних деталей, даже если он запутался во временных петлях. Ваш Прошкин — просто авантюрист! Срезать! Ему бы самому что-нибудь срезать. Проблему странника устранить механически, да без того, чтобы не сделать его ущербным, невозможно. Знаете, Ганди считал, что даже удаление аппендицита делает человека неполноценным. А тут — опыт, заработанный на других путях! Такое богатство — и на помойку? Так что, Ульяна? Дерзнём вернуться в точку бифуркации?

— Дерзнём, — бесшабашно заявила Юлия, уже сделавшая вывод, что этому чудаку вполне можно доверять.

— Тогда пройдёмте в ту комнату, где вы ночевали. — Пастухов набросал подушек в изголовье кровати, на которой минувшей ночью спала Юлия. — Вот так, полусидя. Устраивайтесь поудобнее, Ульяна, постарайтесь освободиться от мышечных зажимов. Сейчас я музыку включу, она поможет вам рассредоточиться.

Пастухов повозился с допотопным репродуктором, стоявшим на тумбочке возле кровати. Вскоре полилась негромкая спокойная музыка, но исходила она вовсе не из чёрной тарелки, как можно было ожидать, а из дальнего угла комнаты.

— Теперь, Ульяна, неспешно, не напрягаясь, вспоминайте. В тот день вы пошалили, втолкнули вашего будущего мужа к первоклассникам, — Его голос звучал так, словно Пастухов медленно удалялся. — Потом вы убегали от своей классной руководительницы, надеялись провести её, сделать вид, будто не по школе носились, а всё время находились в своём классе.

Сейчас Александр Николаевич был где-то очень далеко от неё.

Глава тридцать девятая

Юлька Астахова сбегала по школьной лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ей надо было успеть заскочить в свой класс, усесться за парту, раскрыть какой-нибудь учебник и изобразить глубокую задумчивость раньше, чем её настигнет Зинон — Зинаида Николаевна, их классная руководительница.

Она влетела в класс, прежде чем из-за угла показалась погоня. Никого из одноклассников там не оказалось, зато сидели какие-то старые тетки и разговаривали между собой настолько неразборчиво, что Юлька сначала подумала, что они говорят не по-русски. Потом прислушалась: вроде бы они произносили обычные русские слова, но таким странным манером, что ничего разобрать было нельзя.

Всё в классе непостижимым образом изменилось за те полчаса, что Юльки тут не было. Вместо парт стояли незнакомые столы, доска висела невиданная, вместо дощатого пола, выкрашенного немаркой коричневой краской, лежал линолеум, изображавший из себя паркет.

Юля помялась, потом подошла к женщинам:

— Добрый день!

Полный игнор. Юля кашлянула. Тётки продолжали её не замечать.

— Извините, вы не знаете, куда ушел 10 «Б»?

Тётки, не отвлекаясь на такой пустяк, как стоящая перед ними десятиклассница, продолжали своё невнятное бормотание.

«Они глухие! — осенило Юльку. — Оттого и бормочут, будто у них рты кашей набиты. — И тут же засомневалась в своей догадке: — Пусть они глухие, но не слепые же: вон как дружка на дружку любуются. А меня в упор не видят». Она вспомнила: кто-то говорил, что глухие живут за невидимой стеной, отделившей их от слышащих людей. Да, именно на это походило больше всего общение глухих женщин: они будто находились в другом мире.

Юля растерялась. Не было никакого смысла в компании с глухими старухами ждать у моря погоды. Но и выйти из класса она опасалась: а вдруг наткнётся на кого-то из учителей, и тогда выяснится, что она опять несанкционированно болталась по школе, потому и не знает, куда подевались одноклассники. От нечего делать она подошла к одному из столов, на котором лежала большая открытка. «Встреча выпускников» — было написано крупными золотыми буквами на её лицевой стороне.

Кажется, что-то начинает проясняться.

Перевернув открытку, Юлия прочла: «Дорогой выпускник 1967 года! Поздравляем Вас с сорокалетием окончания школы! Ждем Вас в нашей школе 14 апреля».

«Здрасьте! Какое еще сорокалетие? Четырнадцатое апреля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года будет не через сорок лет, а уже через два месяца». Юле надоели все эти непонятки, она решила выглянуть в коридор — если на горизонте чисто, можно попытаться найти своих. Подходя к двери, она вдруг ясно расслышала, как одна из тёток за её спиной спросила:

— Не знаете, кто-нибудь из наших был на похоронах Герасима?

Она рывком развернулась — этот немыслимый вопрос вполне разборчиво задала грузная и важная тётка, чей голос уже давно казался Юльке смутно знакомым.

— А никто тогда не знал, что Герка умер. Его тихо похоронили. Он же пил сильно — да вы знаете — от пьянки и помер. В один день с Высоцким, в восьмидесятом, умудрился уйти. Все тогда о Владимире Семеныче только и говорили, может быть, ещё из-за этого про Герку не знали, — уныло, но тоже чётко проговорила совсем старая женщина.