Лысая (СИ)

Рассказав про Истомина, Пашка постепенно перешла к Клоунам: рассказала про то, как убили Кира («я так запросто говорю об этом?»), и как взяли в плен Польку, и как ей пришлось выручать её. В завершение рассказа Пашка показала Марье правую руку, на которой осталось несколько бледных шрамов после злополучного бинта.

— Вот так вот я и попала в больницу, — произнесла она негромко, чувствуя, что ей становится ощутимо легче. Мягкие пальцы Марьи касались её руки на местах порезов.

— Жуть какая, — шёпотом вздохнула та и, отпустив Пашкину руку, подмяла под себя колени. — А с той девушкой всё хорошо?

— С Полькой-то? Да, всё отлично… По крайней мере, тогда её не тронули. Я бы себе не простила. Сегодня вон, как ни странно, отвела её в квартиру Истомина…

— То есть, как это? — не поняла Марья.

В темноте её голос звучал будто бы роднее и привычнее.

— А там сейчас обитает Ксюха, подруга его.

— А зачем Полину… Ну, то есть, Польку, туда?

— Ой, это на самом деле отдельная херня. Если коротко, то у неё мудак-отчим, и ей с матерью нужно было где-то перекантоваться…

Марья, видимо, о чём-то задумавшись, положила голову Пашке на плечо. Та вздрогнула, чувствуя, что стремительно краснеет, и что не знает, как реагировать, что делать, и стоит ли вообще шевелиться.

— Это удивительно, Паш. Ты столько пережила и всё-таки не сломалась. Ты действительно сильная, — произнесла она до мурашек негромко. Пашка не знала, что ответить. Сидела неподвижно, глядя перед собой, даже потеряла счёт времени, сколько молчала, а после — тяжело вздохнула:

— Да если бы. Мне порой кажется, что мне всё грёбаное небо на плечи сыпется. Подруга вон рожает… ребёнка от Кира, и сама при этом не знает, от кого ребёнок. А я знаю, но сказать ей не могу, потому что…

— Почему? — спросила Марья, спустя короткое время.

— Потому что не могу, и всё тут. Она меня не простит.

— Говорить правду всегда сложно. Но тебе стоит сделать это, потому что правда обычно имеет свойство выясняться самостоятельно. И окажется, что ты скрывала это.

— Ну и пусть.

Марья подняла голову.

— Нет, Паша. Тебе стоит рассказать ей. Иначе это будет предательство.

2.

Она вскочила с дивана, резко выпрямившись и вытянув руки в разные стороны. Пашка видела лишь её невысокий тёмный силуэт напротив окна. Сделав одноногий пируэт вокруг своей оси, Марья замерла.

— И что это за танец такой? — ухмыльнулась Пашка.

— А давай станцуем вместе! Одной не интересно!

— Ты думаешь, я умею? Да и подо что танцевать-то…

Её почему-то смутило то, насколько легко и свободно Марья двигается. В непривычной-то обстановке, при этом не боясь стукнуться о шкаф или что-нибудь откуда-нибудь уронить.

— А я знаю, подо что!

Марья выудила плоский чёрный телефон из кармана джинсов, и бледный свет от экрана залил её лицо. Поискав какое-то время, Марья включила песню, которую Пашка до этого слышала в другом исполнении.

I hear your heart beat to the beat of the drums

Oh, what a shame that you came here with someone

So while you’re here in my arms

Let’s make the most of the night like we’re gonna die young!

 — Ну и попса! — засмеялась Пашка, наблюдая, как пританцовывает под бодрый ритм Марья. Ей не хватало только клетчатой рубахи, высоких сапог да широкополой шляпы, тогда образ бы точно был полный.

Танцуя, Марья отложила телефон в сторону и протянула ей руку. Ухмыляясь — хорошо, что в темноте ни черта не видать — Пашка взяла Марью за пальцы и поднялась.

Танцевать она не очень умела, но в темноте — да ещё и с закрытыми глазами — это делать было гораздо легче.

«Die young… Умрём молодыми?»

Почему-то Пашка вспомнила дурацкий твист из «Криминального чтива» под Чака Берри, и её отчего-то рассмешило, насколько она в своих движениях напоминала надутого и скомканного Винсента Вегу. Пародировать его оказалось легче, а танец Пашка помнила, потому что когда-то давно она пересматривала «Чтиво» каждый день перед школой. С кассеты, в дурном дубляже от человека с заложенным носом, но классика всё равно оставалась классикой.

Young hunks, taking shots

Stripping down to dirty socks

Music up, gettin’ hot

Kiss me, give me all you’ve got!

А Марья наоборот танцевала свободно и задорно, словно маленькая версия Умы Турман (Лысая издала чуть слышный смешок, когда подумала, что она уж точно «танцор, которому ничего не мешает»). Она очень смешно двигала локтями, а ногами исполняла что-то вроде очень медленной чечётки — Пашка этого не видела, но слышала по негромкому топоту Марьиных ног.

— А говорила, что попса! — засмеялась Марья, когда песня закончилась. Выдохнув с облегчением, Пашка рухнула на диван, чувствуя, что от их твиста даже голова закружилась.

— Ну ты слабачка, — хихикнула Марья, садясь рядом.

— Это кто тут ещё «слабачка», Ленин в джинсах?! — возмутилась Пашка, накинувшись на подругу. Та весело завизжала, пытаясь удержаться на диване и не рухнуть с него. К этому времени глаза обеих уже привыкли к темноте. Сцепившись руками, Пашка и Марья какое-то время боролись, но в конце концов Лысая оказалась сильнее и победно насела на свою соперницу сверху.

— Ну и что ты теперь скажешь? — весело спросила она, глядя в раскрытые глаза Марьи.

Мгновение застыло.

В темноте её глаза были просто чёрными, цвета не выдавали, но Пашке было не важно, какими они были — это были её глаза, остальное значения не имело. В один момент Лысая будто бы почувствовала всё, что происходит, почувствовала её дыхание, её горячие ладони, видела её глаза и растрёпанные волосы — и это мгновение будто бы остановилось для неё вместе с единым ударом сердца, на секунду пришедшего в онемение. В фильмах на таких моментах принято… Пашка до самых ушей зарделась об одной мысли о том, что там в фильмах в такие моменты принято.

Окончательно смутившись, она решила пошутить:

— Ну и кто теперь слабачка?

— Так нечестно, — пропыхтела Марья. — У тебя было преимущество.

— А нечего было на человека с преимуществом вылупаться, — ухмыльнувшись, Пашка с неё слезла. В голове всплыло то, что она ей записала в голосовом сообщении под Новый год, и то, что пришло потом в драбадане… Может быть, она просто неправильно расшифровала? Неужели сейчас тот момент, когда стоит сказать ей то, о чём заикнулась?

— Слушай… — сказала она быстрее, чем мозг придумал хоть что-нибудь, о чём сказать.

— А?

Отступать было некуда.

— Ааа… эээ… ммггх… — в бессилии найти нужные слова, Пашка потёрла шею. Облизала пересохшие губы, нервно сглотнула, почему-то коротко рассмеялась, а затем…

— Ты… может быть, ночевать останешься? А то поздно уже, ничего не ходит…

— Так мой дом через доро… — Марья почему-то не договорила. Пашка прямо взглянула на неё.

Они долго-долго смотрели друг на друга, прежде чем она сказала:

— Ну просто… Ты ведь уедешь через несколько дней, улетишь опять в свой Питер и… — она замолчала, произнеся очевидную истину.

— Ну… Могу и остаться, только папе позвоню, скажу, что у тебя.

Пока Марья звонила отцу, объясняя, что переночует у подруги, Пашка неподвижно сидела на диване, уставившись в спину подруге. Негромко поднявшись, она подошла к ней сзади и крепко обняла, уткнув нос в её волосы. Продолжая говорить по телефону, Марья сделала маленький шаг назад, прижавшись к ней.

Пожелав отцу спокойной ночи, она положила телефон в карман, и подбородком уткнулась в Пашкину руку.

— Я что, арестована?

— Ага. За незаконное проникновение в чужую комнату и захват не принадлежащего вам диванного судна, а также за приведение капитана судна в замешательство. Вы наказаны крепчайшими обнимашками из всех.

Марья хихикнула.

Они болтали аж до четырёх утра — обо всём, что придёт в голову, о фильмах, о музыке, о каких-то зловещих теориях заговора, даже про историю и политику, хотя две последние вещи Пашка люто ненавидела, и в жизни никогда ни о ком с ними не говорила. Находили что-то в Интернете, показывая друг другу, и иногда — обнимались просто так, без причины. Несколько раз ими было совершено паломничество на кухню за бутербродами, которые они готовили в темноте, чтобы не разбудить родителей. Часть колбасы приходилось отдавать за молчание Ладану: если бы не взятка, тот сдал бы их с потрохами. Никогда раньше Пашка не смотрела аж два фильма подряд, но теперь ей пришлось это сделать. И то не совсем получилось: она задремала на половине второго, уткнув голову на плечо Марьи, которая тоже усердно тёрла глаза, но утверждала, что спать не хочет.