Лысая (СИ)

— А откуда ты знаешь?

— По ней было видно. Да и от хорошей жизни люди умереть не стремятся.

— Да уж… — почему-то Лысая подумала про Кира. Но он к торопящимся на тот свет точно не относился. Как бы он ни был скрытен и немногословен относительно самого себя, но Пашка точно знала, что умирать Кир не хотел… чего не сказать было по его поведению и поступкам.

— А за что она туда попала?

— Насколько знаю, её туда сослал отец. Во всяком случае, без него точно не обошлось. Почему — не знаю, но, думаю, Наташа Рябова никогда не была паинькой.

— Такое, кстати, дело… Ты первая, кому я это скажу, потому что до сих пор не уверена. Этим летом моего друга застрелил один мудак. Кирилл Останцев, может, тоже знаете?

Ксения покачала головой.

— Я всех не помню, Павлена. К тому же, я работала-то всего год.

— Можно просто «Паша». В общем, вышло так, что отец Кира — моего друга — позвал меня сходить на его могилу, и там… Он, короче, чутка выпил, а потом обмолвился, что у него какой-то там бизнесмен жену увёл. Рябов — я только недавно вспомнила, что фамилию он тоже называл. Вот я и думаю теперь: могло ли быть так, что у отца Кира этот Рябов увёл жену… извини, коряво выражаюсь. В общем, что мама Кира ушла к Рябову и родила ему Наташу? Тогда получается, что неофициально Наташа ему сестрой выходит?

Ксения серьёзно задумалась.

— Не знаю, Паша… Может, просто однофамилец?

— Тоже Рябов, и тоже бизнесмен. Только эти двое, кажется, сами не в курсе были, хотя мы с Харли до этого пару раз встречались, она на Кира за что-то зуб точила — уж не помню, за что.

— Можно строить какие угодно догадки. Вполне могло быть, что Рябов и сослал свою дочь в училище, чтобы наладить контакт с другой женщиной, матерью твоего друга — но кто знает? Не думаю, что мы с тобой когда-нибудь это узнаем.

— Да, но… всё-таки, — Пашка неловко замолчала, подняла кружку и допила остатки чая, успевшего подостыть. Поверхность кружки ещё хранила остатки тепла.

— На самом деле, я попросить хотела, — сказала Лысая негромко, стараясь не смотреть в глаза Ксении. — Можно, я одну ночь здесь переночую? Мешать не буду, просто… Идти мне особо некуда, а ночью мёрзнуть…

— А я бы тебя и так не отпустила, — удивилась Ксения, — одиннадцатый час, ты вся продрогла, ещё и в бинтах, а на улице небезопасно! Конечно, оставайся. Только, Паша, тебе всё же стоит завтра пойти в больницу. Просто так там людей не держат. Я понимаю, что тебе может там не нравиться. Но вдруг у тебя осложнения? Сотрясение мозга, говоришь? Это ведь не шутки, сама знаешь.

— Говоришь прям как моя мама…

— Потому что твоя мама правильно говорит. Ты из-за неё домой не хочешь возвращаться?

— Да, мы… повздорили с ней немного. Я и ушла. Так, только не нужно ей звонить, чего ты за телефон сразу!..

— Я? Ни в коем случае, — с мягкой угрозой произнесла Ксения. — Я пойду подготовлю тебе место, а ты сама маме позвони и всё расскажи.

Увидев, как морщится Пашка, она подошла ближе и серьёзно произнесла:

— Ты вообще представляешь, как твои родители переживают за тебя? Ну-ка быстро звони им и говори, что с тобой всё в порядке.

Отказывать человеку, который её не только выслушал, но ещё и понимающе приютил, не хотелось: оставшись одна на кухне, Пашка набрала мамин номер… но тут же сбросила, поморщившись. Не представляла, что говорить.

Позвонила папе.

— Алло, пап. Это я.

— Паша?! Где тебя черти носят, мама места себе не находит…

— Пап, слушай. Передай ей пожалуйста: со мной всё хорошо. Я на квартире моего друга, завтра пойду в больницу.

— Какого друга, Паша? Возвращайся домой!

— Пап, уже поздно. Я замёрзну там. Всё, давай, спокойной ночи, я выключаюсь.

— Паша, с тобой всё хорошо?

— Папа, правда. Всё нормально. И передай, пожалуйста, маме… что я её тоже очень люблю.

Не выдержав, Пашка сбросила звонок.

2.

В больнице она пролежала ещё несколько мучительно-долгих дней, в ходе которых её навестили родители, перед которыми Пашка долго извинялась (мама поначалу держалась холодно, но под конец визита слегка оттаяла), а также Полька с Димой, которые её исчезновения не поняли, и были изрядно обеспокоены. Перед ними тоже пришлось извиняться — Пашке уже становилось всерьёз неловко, что она заставляет всех так часто переживать за свою персону. Иногда теперь её навещала и Ксения, отчего-то проникшаяся к Пашке симпатией. Хоть она и была старше Лысой на несколько лет, но общалась с ней так же невозмутимо и легко, как Истомин.

Ксения сперва показалась ей эдаким «книжным червём», и позже Пашка поняла, что не ошиблась в своих выводах: очень часто подруга Истомина сидела в коридоре больницы с какой-нибудь книгой (прямо как старина Палыч), да и в разговорах не раз показывала, что читала много такой литературы, о которой Лысая даже не подозревала.

— Ну как он? — спросила её Пашка за день до своей выписки из больницы. В этот день ей наконец сняли с головы бинты: череп под ними покрылся пушистым ёжиком волос, татуировка оказалась почти полностью под ними скрыта.

— Состояние улучшается, врач говорит — со дня на день может прийти в себя, — поделилась Ксения. — Не поверишь, у меня как камень с души свалился…

— Чего тут не поверить-то, — Пашка пожала плечами. — Вы же с ним, типа… — она показала руками неясный жест, от чего Ксения смутилась.

— Да ничего мы не с ним, не придумывай! Просто Новый год вместе отметили… Ничего такого. Я просто по мере сил старалась о нём заботиться… Видишь, что из этого вышло.

— Ну, такого ты не могла предусмотреть.

«Странно выходит, — думала Пашка, лёжа ночью в тёмной палате и слушая храпящую рядом Зину Валентиновну, кажется, уже давно трижды пережившую свой срок. — Ксюха же вообще ни при чём, она не могла знать, что с ним случится — и чувствует, себя виноватой, а я, из-за которой Истомин и попал в эту передрягу, не чувствую вообще ничего. Никакой вины, никакой ответственности. Неужели, я такая скотина и сволочь?»

Лысая пыталась разбудить в себе хоть какие-то чувства, но постепенно поняла, что бесполезно, даже если она их и разбудит. Чувства эти нужны, чтобы хоть немного успокоить бушующих птиц в голове, и специально тормошить их, чтобы после успокаивать — так же глупо, как пытаться решить уравнение с помощью рисования члена вместо ответа. Глупо и бессмысленно.

На следующий день, когда её, наконец, выписали, она не сразу покинула больницу — зашла в палату к Истомину. Тот лежал в одиночной палате, закрыв глаза, подключённые к нему аппараты равнодушно пикали. Синие шторы были задёрнуты, не впуская солнечный свет.

Мельком оглянувшись на приоткрытую дверь, Пашка протянула руку, одними пальцами коснувшись холодного запястья Истомина.

— Поправляйся. Не заставляй Ксюшку нервничать, — шепнула она, и вышла.

…Родители были на работе, так что Пашку в тот день из больницы встречал только февраль, незаметно вставший на замену своему коллеге, и начавший наводить свои порядки. Светило вполне себе приятное солнце, и хотя в воздухе до сих пор царил мороз, он был уже не настолько беспощаден, как раньше. Несмотря на кое-где заледеневшую дорогу, в некоторых местах уже начал проглядывать асфальт, что неимоверно радовало душу. И Пашка, шагающая домой, верила, что скоро всё наладится, нет, уже всё начинает налаживаться. Осталось только, чтобы Истомин наконец-то прекратил валять дурака, встал и снова начал вести у них алгебру, да её, Пашку, по утрам бесить. А то это не дело!

А если и Лизок в апреле благополучно родит, — всё будет совсем здорово.

Ей даже курить не хотелось — вместо этого на найденные в кармане два золотых десятчика Пашка купила себе пломбир в киоске по пути домой, и с наслаждением принялась его есть, чувствуя, как леденеют зубы. Был бы кто-нибудь рядом с ней, непременно обругал бы за то, что она совершенно себя не бережёт. Но никого не было, и Пашка не преминула это тихо отпраздновать. Легко спускаясь вниз по длинной наклонной дороге, она даже задумалась: когда это в последнее время она так хорошо себя чувствовала на улице без наушников?