Дом на улице Гоголя (СИ)

С началом «горбачёвской перестройки» на свет выбрался прятавшийся до того времени неизвестно где андеграунд, и выяснилось, что в подполье находились не только художники, поэты, но и врачи, диковинных, не разрешенных ранее специальностей ученые, занимавшиеся тем, что при советской власти называлось псевдонауками. Так, обнаружилось, что в стране существуют психоаналитики, которые все годы засилья коммунистической идеологии тайно практиковали. Юлия стала наводить справки, искать подходящего врача, объясняя, что это нужно для её несуществующей племянницы. И вот, недавно, в самом конце лета, такой врач отыскался. Это был профессор Прошкин, известный специалист в области нарушений сна, и он заинтересовался Юлиным случаем.

Профессор пригласил Юлю в Москву — лечь в его клинику для обследования, как он предполагал, на месяц-два. Находиться в больнице так долго, так далеко, да ещё при том, что ни детям, ни мужу не позволят её навещать — это было решительно невозможно. Юлия вела сложные телефонные переговоры с профессором, убеждала, упрашивала, и выговорила-таки приемлемые для себя условия: в этот раз она приедет к нему на два-три дня, а там они определятся, как быть дальше.

Глава тридцать третья

И вот сегодня, когда этот вопрос был окончательно решен, что-то случилось с Герой. Ничего другого ей уже не приходило в голову, время шло к полуночи, ни друзья, ни родители ничего не знали о его местонахождении — она уже обзвонила всех, кого могла. Когда не просто тревога, а паника стала подбираться к ней, и мысль насчет звонков по больницам и моргам уже начала оформляться в голове, она услышала звук поворачиваемого в замке ключа.

Юлия кинулась в прихожую. На пороге стоял радостно-возбужденный и заметно подвыпивший муж.

— Что случилось? Где ты был? Почему ни разу не позвонил? — она забросала Германа вопросами.

— Угадай, с кем я сегодня встречался? — не отвечая жене, спросил сияющий супруг, и, так как Юлия не думала строить догадки, ответил сам:

— С Галей Криваго!

От неожиданности Юлия не нашлась что ответить.

— Она нашла меня по рабочему телефону — наши собираются на двадцатилетие окончания школы. И другие десятые подтягиваются. Сначала будет вечер в актовом зале, а потом по классам разойдемся — пьянствовать.

Юлия передёрнула плечами — сразу же будто замёрзла. Рано или поздно это должно было случиться, но почему именно сейчас, когда у меня, наконец, появился шанс? — потрясённо размышляла она, стоя посреди прихожей.

Лицо она держала, но Гера слишком хорошо знал свою жену, чтобы не суметь заметить, как ей плохо сейчас.

Тем не менее, он продолжал с прежним воодушевлением:

— Галя говорит, что ты должна прийти обязательно. И Зинаида Николаевна тебя очень хочет увидеть. Оказывается, Галя общается с ней все эти годы. Галя говорит — Зинон теперь такая же милая, какой была раньше, в младших наших классах, помнишь?

Юлия помнила.

— Если ещё не наужинался с Галей — еда на столе. В следующий раз, когда будешь общаться со своими одноклассниками, предупреждай, что задержишься. На встречу я не пойду. Эта тема закрыта. Мне сегодня еще придётся поработать, не мешай, пожалуйста, — и она закрылась в кабинете.

Но Гера не сдавался, он взывал к жене, стоя перед закрытой дверью кабинета:

— Юль, не сердись! Ну, понимаешь, такой день. Я, что, часто задерживаюсь? А тебе и правда пора забыть старые обиды. Пойдем вместе, а? Помиришься с Зинон — самой же станет легче, вот увидишь.

Она крикнула через дверь:

— Иди, куда хочешь, общайся, с кем хочешь, только оставь меня в покое — у меня срочная работа.

Гера не унимался:

— Знаешь, а мне Галя понравилась. Тебе надо с ней встретиться — она тебе тоже понравится, вот увидишь. Она доцент в педагогическом. Но не в этом суть. Понимаешь, Юль, она — что называется, цельная натура. Вот именно, Галя — цельная. И это так радует, с ней легко!

Юлии хотелось броситься на пол и завыть, но из-за двери донесся её спокойный голос:

— Меня очень радует, что тебя так радует Галя. Но мой лимит радости на вас с Галей исчерпан. Позволь мне, наконец, заняться делом.

Гера ещё немного потоптался и ушел спать. Всё, теперь можно выдохнуть и обдумать всё только что произошедшее. Ключевое слово, произнесённое Германом — «цельная». Именно оно било в самую точку, оно причинило особенную боль. Стараясь не обращать внимания на бешеное сердцебиение, Юлия начала анализ ситуации. Привычнее это было делать в письменном виде, да и Герка не сунется — услышит, что она работает — Юлия лихорадочно застучала по клавишам пишущей машинки.

«Сегодня муж держался со мной не как обычно, не щадил меня. Он устал меня жалеть. Он хочет жить как все, без оглядки на моих тараканов.

Вон как он обрадовался встрече с Галей! А ведь и то: я поставила Геру в положение, когда, по сути, он должен был отказаться от своего прошлого. Какой успешности и инициативности можно было от него ждать, если свой основной багаж — впечатления детства и юности — Гера оставил в десятом классе, а я закрыла туда доступ? Получается, Зинон была права, когда говорила, что я сломаю ему жизнь?».

Она не собиралась спать до утра, знала — сегодня кошмары замучают, в этом не было сомнений. В последнее время они случались бы чаще, но она научилась узнавать их приближение и в эти ночи не ложилась спать совсем. Щадя мужа, Юлия говорила, что будет работать, а ляжет под утро — когда начинало светать, кошмаров не случалось. В отличие от Геры, у неё был нерегламентированный рабочий день, она могла себе позволить отсыпаться утром, а муж в такие дни кормил детей завтраком и провожал в школу.

Когда Юлия работала за печатной машинкой, ей приходили в голову мысли, сначала казавшиеся случайными, пустыми, а потом по витиеватому пути ассоциаций выводившие на нужное решение. Вот и этой ночью, после долгих поисков нужных вопросов и хоть каких-нибудь ответов, после того, как корзина для бумаг была наполнена скомканными листами, ей неожиданно вспомнилась встреча с бывшим «афганцем».

Тогда она быстро нащупала нужный тон, «разговорила» парня, написавшего в газету пронзительное письмо. Результатом встречи стала статья, в которой она в свойственной ей манере гневно обвиняла властей предержащих в отсутствии внятной позиции в отношении воинов, выполнивших перед Родиной свой интернациональный долг и оказавшихся ненужными Родине. Патетики, как всегда, было многовато, но оснований для возмущения, действительно, хватало. Никто всерьез не занимался ни социальной адаптацией, ни психической реабилитацией ребят, вернувшихся с чудовищной по своей жестокости войны, искалеченных физически и душевно. У них не получалось вписаться в мирную жизнь, семьи их рушились, они спивались, попадали в тюрьмы.

Главный редактор отклонил статью. Он знал, когда можно спускать с поводка обличительный пафос Юлии Логиновой, а когда попридержать. Он так тогда и сказал:

— Попридержите пока статью. Несвоевременно вы за это дело взялись, Юлия Павловна. Неподходящий сейчас политический момент для педалирования афганской темы.

Вероятно, он лучше разбирался в особенностях текущего момента, но теперь ей предстояло сообщать «афганцу», что статьи не будет — пусть не надеется ни на какие перемены.

Когда она связалась с ним, парень ответил:

— А никто особо ни на что не надеялся. Выслушали — и то хорошо.

Он предложил журналистке сходить к его друзьям-"афганцам», и Юлии в той ситуации показалось неловким отказать парню ещё и в такой малости.

Ребята не могли говорить об Афгане на трезвую голову. Они пили водку и рассказывали о таком, что мозги скручивало, вылетали предохранители; и скоро выяснилось, что не то что говорить, но и слушать про это без наркоза нельзя. Она пила с ними водку, под гитару подпевала «афганские» песни, слушала с болью в ушах про их друзей, с сатанинской фантазией изувеченных духами, поминала погибших, не чокаясь.