Дом на улице Гоголя (СИ)

Спустя несколько месяцев статьи Юлии Логиновой, молодой и отважной журналистки, стали регулярно появляться в областной газете. Она научилась зарабатывать на жизнь, лелея надежду, что весь этот газетный треск — временное занятие. Вот встанут они с Герой на ноги, и она займётся тем, чем всегда мечтала: эссеистикой.

Гера на ноги всё не становился, следующим летом он опять не поехал со стройотрядом. На этот раз заработки сорвались по той причине, что родители достали для него путёвку в санаторий.

— Тебе, сынок, нужно подлечить гастрит, — утверждала Герина мать. — Ты ведь не хочешь всю жизнь мучиться язвой?

Герины возражения на тот счёт, что нет у него никакого гастрита, родителями не были приняты, а Юля не хотела выглядеть злыдней, посылающей любимого человека в Сибирь, когда тот нуждается в лечении. Да и не было уже к тому времени особенной необходимости в Гериных заработках: Юля уверенно стояла на журналистских ногах.

Так с тех пор так и повелось, что семью обеспечивала, в основном, она. Скелет был надёжно спрятан в шкафу, их семейная лодка течи не давала. Связи между скелетом, деньгами и устойчивостью этого брака не было, но тайна, и в самом деле, имелась.

Почти каждой успешной женщине есть что скрывать от посторонних глаз, и чем заметнее она, тем, как правило, костистее её персональный внутришкафный скелет. В данном случае женщина была вполне успешной и заметной. У неё как у газетчика было известное в масштабах области имя, а во время перестройки, когда дали волю разоблачать и клеймить, она, можно сказать, стала знаменитостью; на местном телевидении считалось удачей заполучить в эфир саму Юлию Логинову. Её журналистский слог был точен, остроумен, язвителен, находилось немного желающих попасть под шквальный огонь её критики.

Про то, что Герман закопал свой талант в землю, Юлия знала лучше, чем кто-либо, а обсудить эту мучительную проблему ей было не с кем. Вернее, с недавних пор в её жизни появился человек, с которым она могла быть откровенной — речь о Наташе Василевской, бывшей однокурснице Германа, — но Юлия, не имея опыта доверительного общения ни с кем, кроме мужа, так и не сумела поговорить о том, что тяжёлым грузом уже давно лежало на душе.

Она перестала понимать мужа с тех пор, как Тимохин, затеяв собственное дело, стал усердно зазывать к себе на работу лучшего друга. Герману, наконец-то, представилась возможность вырваться из череды однообразных дней в унылой строительной конторе, стать кормильцем семьи, и Юлия не понимала, почему он упорно отказывается от перспективы стать хозяином своей жизни. Раньше она объясняла профессиональную неуспешность мужа отсутствием у него пробивных качеств. Его друзья были и в самом деле друзьями, а не «нужниками», он не умел обращать на себя внимание начальства, так ведь Сергей преподнёс ему всё на блюдечке: дерзай, Герасим, твори. В сотрудничестве с Тимохиным у него появлялся шанс выйти на интересную творческую работу — это, разумеется, в отдалённой перспективе, а в краткосрочной — муж мог начать зарабатывать совсем не те смешные деньги, какие он все годы недрожащей рукой приносил в дом.

Герино окружение было единодушно в мнении, что Юлия подавила мужа, и поэтому тот растерял собственные идеи и способность рисковать. Ещё жёстче оценивали роль невестки родители Германа: они считали Юлию не только плохой женой, но и плохой матерью. Герман, с его трепетным и сверхответсвенным отношением к детям, по убеждению свёкра и свекрови, должен был жестоко страдать оттого, что у матери его сыновей на первом месте стоят не семейные ценности, а карьера. Разумеется, в такой ситуации ему пришлось в какой-то степени заменить мать для своих мальчиков и это постепенно выхолостило из него качества добытчика. Всё перепутано в семье сына, считали Герины старики, жена целыми днями пропадает на работе, а муж хранит семейный очаг — от такого искажённого положения вещей добра ждать не приходится.

Когда Платоша был совсем маленьким, установился следующий режим: с утра за внуком присматривала недавно вышедшая на пенсию Юлина свекровь, а во второй половине дня её сменял Герман, которому начальство разрешило брать на дом часть работы и уходить со службы пораньше; сама же Юля, как правило, возвращалась домой запоздно. Соседка, неимоверно гордившаяся тем обстоятельством, что живёт на одной лестничной площадке с известной журналисткой, поведала Юлии, что Герина мать, прогуливаясь с детской коляской, вовсю полощет свою невестку в непременных разговорах на скамейке у подъезда, выводит её и «воскресной мамашей», и «кукушкой». «Хоть бы она с Платошей, как с первым сыном, до года досидела, а то, ребёночку только-только восемь месяцев исполнилось, как у неё терпение лопнуло. Скинула малыша на нас с Герой, а сама по редакциям своим порхает. На людях-то оно, ясное дело, веселей, только зачем она тогда замуж выходила да взялась детей рожать?», — прорвалось вдруг возмущение обычно сдержанной на язык свекрови.

В тот же вечер Юлия, не мешкая, отправилась к родителям мужа устраивать «большой бэмс». Настолько жёстко, как тогда, она больше никогда с ними не говорила, да и необходимости в том больше не возникало: впечатление от того разговора продержалось несколько лет, и только недавно стало ослабевать.

Она могла бы тогда многое сказать Гериным родителям, только в этом не было смысла. Они и сами всё прекрасно понимали, только это понимание не проясняло вопрос, почему их умный и трудолюбивый сын бездарно протирает штаны, занимаясь рутинной работой, не требующей высокой квалификации, и вдобавок получает за неё унизительно низкую зарплату. Кто-то должен быть в этом виноват, и кроме невестки на роль виновника никого не находилось.

— Так я бросила грудничка, чтобы порхать, говорите? — с места в карьер взяла Юлия, едва войдя в квартиру. — С Володей ещё не такой заматеревшей карьеристкой была, кормила до года, а сейчас меня уже и на это не хватило? Да будет вам известно, что с первым сыном я до годовалого возраста смогла быть рядом потому, что мои родители дали мне денег, и на них мы жили последние недели перед моим выходом на работу. Денег они дали, но предупредили, что делают это в первый и в последний раз. Моя мать заявила, и не без резона, между прочим, что если мужчина не в состоянии обеспечить семью, от него нельзя рожать детей. — Родители Германа слушали, скорбно поджав губы. — И на этот раз отложенных мной денег не хватило на то, чтобы я смогла год не работать и ухаживать за своим малышом. Вы ещё не забыли, куда ушли почти все накопления, когда мы готовились завести второго ребёнка? — на обмен с доплатой нашей двушки на трёхкомнатную и на ремонт новой квартиры. Я перетянула грудь, чтобы закончилось молоко, оторвала от себя ребёнка и вышла на работу, потому что нам уже не на что стало покупать еду. — Свёкр со свекровью заскорбели ещё сильнее. — Да, моя профессиональная жизнь для меня много значит, да, я работаю не только из-за денег, но при всём при том...

Юля всмотрелась в закрытые лица родителей мужа и осеклась. Она поняла, что не достучится, не сможет понудить этих людей изменить взгляд на семейную жизнь их сына, поэтому закончила жёстко:

— Я публичная персона, обычные бытовые сплетни могут нанести мне, и, стало быть, моей семье, ощутимый вред. Я запрещаю вам в бездумной болтовне на скамейках как либо касаться моего имени, запрещаю выносить на суд околоподъездной общественности дела, касающиеся самых близких мне людей. Если вы сейчас не услышите меня, придётся оградить от вас мою семью. Надеюсь, вы понимаете, что в таком случае ваше общение с внуками встанет под вопрос. — Наконец-то выражение их лиц изменилось, вместо «говори-говори, уж мы-то знаем, кто сделал из нашего сына безвольную тряпку», появился нескрываемый испуг. Пусть лучше боятся, чем вредят, решила Юлия и, не смягчая тона, добавила:

— Если Гера узнает о моём сегодняшнем визите, я расценю это как объявление войны. И уж потом не обессудьте: на войне как на войне.

На деле в их семье всё складывалось совсем не так, как себе представляла сочувствующая Герману сторона. Первый их сын появился на свет спустя пять лет после свадьбы, когда Юлия уже сумела застолбить свое место в журналистике. Семейных обстоятельств, которые могли помешать Герману реализоваться в его любимой архитектуре, продолжительное время не имелось никаких. Большая часть забот с детьми и домом, действительно, перекочевала к нему, но это произошло не вдруг, постепенно, из-за того, что жена была более занятой, сопряженной деловыми отношениями и обязательствами с множеством людей. Герман же кроме скучноватой службы в затрапезной проектно-строительной конторе ничем не занимался, о творческих амбициях никак не заявлял, необходимой поддержкой не обзавелся, ни одного сколько-нибудь серьезного самостоятельного проекта ему так и не поручили.