Дом на улице Гоголя (СИ)

С женой стряслась беда, к утру Герман уже не сомневался в этом. Пусть между ним и Юлей что-то разладилось, но она мать его детей, мать любимая и любящая. Если с Юлей произошло что-то непоправимое, для мальчиков это будет чудовищной катастрофой.

Только не надо прикрываться детьми, это станет его личной катастрофой, нашёл в себе мужество признать Герман. Утром, расправившись с детьми — кого в школу, кого в детский сад, звонок в Москву:

— Профессора Прошкина подозвать не можем, у него консультация. Это его секретарь. О вашей жене мне ничего не известно, в списках пациентов она не значится. Нет, из этого не следует, что в данный момент она не находится в клинике. Если ваша жена поступила к нам вчера после обеденного перерыва, то её просто могли ещё не вписать. Постарайтесь связаться с профессором во второй половине дня.

Несколько часов маеты, неутихающего беспокойства, снова звонок в клинику:

— Профессора сейчас нет в клинике, но он обещал еще заехать сегодня, позвоните ближе к окончанию рабочего дня.

Звонок, Гера хватает трубку: Валька Горшков:

— Слушай, старичок, а не начать ли нам вечер воспоминаний уже сегодня? У меня есть пузырь первоклассного шотландского виски, могу с ним вдвоем к тебе подвалить. А то завтра — шум-гам, и не поговоришь о нашем, о девичьем.

Нет, он не может, очень жаль, да, хотелось бы, но никак, старик, не обижайся.

— Да я, признаться, больше хотел на жену твою посмотреть. Галя Криваго сказала, что Юлька не придет на встречу. Говоришь, она в командировке? Отпускаешь. Доверяешь, значит? Ты прав, старичок, ей можно доверять. Такая изворачиваться не будет, как почти все бабы, прямо скажет, что разлюбила. Вот почему я даже благодарен тебе, что ты мне масть с Юлькой перебил. Долго я под нее клинья бил, а потом пришел баскетболист, увидел и победил. Зато теперь — сколько любвей, хороших и разных, больших, маленьких, совсем малюсеньких у меня в багажнике, да и, хе-хе, в бардачке. А как у вас там с ней — любовь еще не ржавеет, помидоры не вянут? Надо же! Бывает, значит. Ну ладно, я понял, ты, действительно, очень занят, поговорим при встрече. До завтра, старичок.

Родителям:

— Алло! Мама заберешь сегодня мальчиков к себе? Завтра суббота, их никуда вести не нужно. Да, закрутился с делами. Спасибо, мам, до завтра.

Звонок, нет, это Серега:

— Слышь, Герасим, как тебе сегодняшняя Юлина статья? То есть, как это «какая"? Ты разве ещё не читал? — в сегодняшнем номере. Ты был прав, когда говорил, что я не знаю твой жены. Она — человек. Так ей и передай.

В витрине газетного киоска на углу выставлен сегодняшний номер газеты, развернутый на Юлиной статье. Не только Серега, оказывается, не знал Юли. Как случилось, что Герман уже давно не замечал главного в своей жене? «Логинова» — маска, под которой не десятиклассница Юлька, а взрослый, ответственный, способный к состраданию и очень ранимый человек.

В клинику — «Соединяю вас с профессором Прошкиным».

— Добрый день, голубчик, вы-то мне и нужны. Я собирался связаться с вами завтра, но хорошо, что вы позвонили.

Тревога, перешедшая в отчетливое чувство опасности, и мешала вникать в смысл слов, и настораживала одновременно: «Ушла из клиники... Билет на самолет она не покупала, это точно».

Нет, говорит Герман, она не любит ездить поездом, только в чем, собственно, проблема — ушла, значит, решила, что так для неё будет лучше. «Вы не понимаете, голубчик, ...расщепление... ложная личность... она может быть опасной... для ваших детей, прежде всего».

Если все так серьезно, как говорит профессор, то при чём тогда его клиника, специализирующаяся на лечении неврозов и нарушений сна? Ведь тогда Юле нужен не психотерапевт Прошкин, а психиатр.

— Именно мы сможем помочь вашей жене быстро и эффективно. Мы восстановим нарушенные фазы сна, и тем самым решим её проблему кардинально. А психиатры — что они могут? Они ее только докалечат, переведут в разряд хроников. Вы непременно должны связаться с нами сразу же, как только Юлия Павловна объявится. Повторяю: сейчас она может быть опасна для окружающих, помните об этом.

Наверное, нужно сыграть согласие:

— Хорошо, профессор, я непременно свяжусь с вами. Да-да, сразу же.

Откуда у обычной клиники взялись полномочия и возможности узнать, покупала ли женщина, никем не признанная недееспособной, билет на самолет? С чего это вдруг профессор настаивает на своём лечении пациентки с непрофильным для его клиники заболеванием? Забота Прошина о совершенно постороннем человеке показалась Герману слишком настойчивой, поэтому подозрительной. Здесь что-то не так, здесь всё не так.

Сейчас спать, нужно прийти в форму после бессонной ночи. Завтра, похоже, денек ждёт непростой.

Выспаться не удалось. Вскоре ему начал сниться необычно яркий и реалистичный до малейших деталей сон. Он возвращается с работы домой, тихий зимний вечер, крупными пушистыми хлопьями падает снег. Он заворачивает за угол дома, про который знает, что это его дом, поднимает голову и видит в окне второго этажа Юлин силуэт — она на кухне, готовит ужин к приходу мужа. Большой тёплой волной его заполняет счастье. Навстречу идут двое парней, он узнает их, и в одно мгновение понимает, что означает эта встреча. В памяти Германа вспыхивает сцена в лагере, где он отбывал срок: «Ладно, поживи пока, фраер. Недолго тебе осталось землю топтать, только до той самой поры, как я из академии откинусь». И длинный плевок через жёлтые фиксатые зубы.

Почти нет боли от удара ножа. Он слышит голос жены: «Негодяи!». Юленька, что же ты наделала, девочка!

Герман просыпается и не сразу понимает, что проснулся — слишком реальными остаются впечатления сна. Он ощущает холод тающих на лице снежинок, грудь продолжает раздавливать боль и раскаяние: «Это всё из-за меня, из-за того, что я едва не убил Зинаиду».

Когда он окончательно осознал, что ни лагеря, ни того преступления, за которое он туда угодил, не было в его жизни, ощутил, что чувство вины его не оставило. В чем-то он был крепко виноват перед Юлей — тогда, в самом их начале, и именно поэтому всё сложилось не так, как могло сложиться. Если Юле снились такие вот потрясающе реалистичные сны, и не изредка, а с настойчивым постоянством, то как же тяжко ей, бедной, приходилось всё это время! Тут поневоле заведешь себе «Логинову», и это в лучшем случае.

Он долго не может уснуть: «Юленька, родная, Джульетта моя, что с тобой? Возвращайся, мы во всём разберемся вместе», засыпает только под утро, но вскоре его будит телефонный звонок:

— Герман Петрович, вас беспокоят из клиники профессора Прошкина. Ваша жена ещё не появлялась дома? Нет? Но она как-нибудь давала о себе знать? Странно. Вы не забыли, что немедленно должны с нами связаться, как только что-то прояснится? Это в ваших интересах.

Последняя фраза прозвучала двусмысленно. С чего же они так переполошились? Юля узнала в подозрительной клинике что-то нежелательное для профессора? Сладковатый тенор секретаря Прошкина доверия не внушал. Юля находилась в опасности, это было ясно. Но почему она не пыталась связаться с ним, своим мужем? Неужели она совсем не считала его человеком, на которого можно опереться в критическую минуту? По всему было похоже на то.

Следующий звонок:

— Герман, — мелодичный голос Элеоноры Михайловны, тещи, — что там у вас происходит? Вчера эти безумные Юлины звонки — мне домой, отцу на работу, а потом тишина, никаких объяснений.

Так она вчера звонила родителям? Что же такого срочного ей нужно было у них выяснить? Бабушка? При чём тут бабушка? А потом Юля спросила у отца, чего ей ожидать от него, если она сойдет с ума. Может быть, в клинике грубо вмешались в её психику, она это поняла, но слишком поздно? Какой выход в таком случае мог показаться ей единственно возможным? Только не это! Нужна любая зацепка, по которой можно начать разыскивать жену. Статья. Вот, Юля пишет: «... письмо в редакцию... встреча с афганцами... теплый августовский вечер...». Так ведь в августе и случилось то происшествие, когда его в стельку пьяную жену притащил на себе Илья Григорьевич, редакционный водитель. Илья Григорьевич!