Мать ветров (СИ)

На следующее утро после поминок бывший полковник дисциплинированно встал ни свет, ни заря, несмотря на выпитую накануне текилу, тщательно заправил постель, оделся и выглянул в окно. Темно-зеленые листья монстеры влажно блестели — ночью на Сорро обрушился короткий ливень. Просыпались птицы, а где-то в глубине сада суетливо кричали обезьяны, которые невесть как забрели в городок еще в прошлом году да так остались. Как всегда, как третьего дня, неделю и месяц назад. Как всегда, но только без Хуана.

Не как всегда. Сегодня — иначе. Сеньор Ортега почуял горький аромат прежде, чем услышал почтительный стук в дверь.

— Входи, Кончита, я не сплю.

— Я сварила тебе кофе, отец.

Оба не сумели произнести привычное «доброе утро».

— Спасибо, дорогая, — сеньор Ортега принял из рук дочери чашку и заметил: — Ты ведь не просто так пришла. Беседа серьезная намечается.

— Да, серьезная, — тихо ответила Кончита. Опустилась на жесткий стул у окна, зачем-то откинула за спину, а потом вернула на грудь свои черные косы. Отвела взгляд, не смея смотреть отцу прямо в глаза, и доверилась: — Я до рассвета молилась, папа. За Хуана молилась, за дядю его и сестру. Священники говорят, что Бог порицает самоубийц, и запрещают молиться за них, ну и пусть. Я им не верю, ты знаешь, давно не верю. А этой ночью я, наконец, обрела свою веру.

Он догадывался. Догадывался с самого первого дня, когда в его руках оказались двое малышей, живая девочка и мертвый мальчик. Он ведь понимал и умом, и сердцем, что однажды услышит эти слова и не посмеет не дать дочери свое благословение. И все-таки бывшему полковнику стало невыносимо больно. Но малодушничать и оттягивать — нет, того не умел он и во время службы, не изменит себе и теперь.

— Ты собираешься дать обет святому Камило?

— Уже дала, папа, в последней молитве, — так же тихо, но твердо и торжественно произнесла девушка, опускаясь перед отцом на колени.

Вот и все. Она никогда не была твоей, лишь свершилось однажды предначертанное.

— Да пребудет с тобой Бог, Кончита, и свет сердца святого Камило, — в тон дочери сказал сеньор Ортега, поднял ее за плечи и поцеловал в обе щеки. — Отпускаю тебя. Отныне ты принадлежишь не мне. Ты принадлежишь Hermanos*.

— Спасибо, родной, — шепнула Кончита. Первые лучи зари засверкали, отражаясь в одинокой капле на загорелой щеке мужчины, и озарили сухую смуглую щеку девушки.

— Ты, конечно, ждешь давным-давно обещанный рассказ о твоей матери и о том, как умер твой брат, — торопливо проговорил бывший полковник. Душистый терпкий кофе показался совершенно безвкусным.

— Что бы там ни было... Мне кажется, теперь я смогу принять любую правду.

Верно. Годы службы, многочисленные бои и мелкие стычки сделали его привычным к виду крови, но сеньор Ортега старался всячески оберегать своих девочек от будничных жестокостей Сорро. Когда другие корнильонцы вместе с детьми высыпали на улицы, чтобы поглазеть на очередную расправу над рохос, в «Черном сомбреро» запирались все ставни. Кончита потеряла многих и просто знакомых, и настоящих друзей, но прежде не видела насильственной смерти так близко, во всей ее отвратительной неотвратимой жестокости.

— Тогда слушай.

Темны гранатовые ночи на южном побережье Корнильона, темны гранатовые уста тамошних девушек, их искрящиеся очи и крутые локоны. Не один лихой кабальеро потерял голову из-за этой тьмы, не один матадор попал на острый бычий рог, засмотревшись на отчаянную красавицу в первом ряду.

Над Бланкатьеррой ночи черны, как уголья жертвенных костров. Черны гладкие волосы рохос, в их глазах горечь крепкого кофе, а уста запечатаны немотой. Говорят, что даже во время первого соития, когда по смуглым литым бедрам дикарок течет густая кровь, они молчат. Не одна девица была брошена в белый песок твердой рукой корнильонца, не одну пронзил крепкий мужской ствол, и после не один гордый счастливец таинственно поигрывал бровями в ответ на сальные расспросы приятелей. Кто знает, молчат ли девушки белой земли на самом деле, но слухи ползут, ползут, а по стране с каждым годом бегает все больше и больше детей-полукровок.

Гарнизону под командованием полковника Хорхе Альберто Ортеги не повезло. В том поселении, где они расположились, почти не осталось молоденьких девочек-рохос. Одни старухи да замужние, кому ж интересно, кричит ли под мужчиной уже оприходованная кем-то женщина? А на тех, что были, солдаты и младшие офицеры особо не засматривались. Знали крутой нрав своего командира и его представления о чести, которые в его понимании распространялись не только на корнильонцев, но и на жителей захваченной земли.

Однако на беду свою не покинула город Иолотли, сказочно прекрасная, но одинокая роха, которой просто некуда было идти. И повстречался ей у реки в жаркий полдень офицер из знатной семьи, которого не очень-то волновал этический устав полковника. Зато его настолько взволновали непроницаемые черные глаза Иолотли, что молодой человек не отшвырнул от себя девушку, раз использовав, а сделал ее своей тайной наложницей. Ну, мало ли что взбредет в голову сумасшедшему Ортеге.

Через девять месяцев в положенный срок родила роха малюток-близнецов, да столь прелестных, что теперь уже с ума сошел сам офицер. Он оставил молодую мать и новорожденных Карлоса и Кончиту на несколько дней, чтобы доскакать до соседнего города и просить благословения на брак у своего дяди.

Когда он вернулся, Иолотли и след простыл. Корзинку с двумя младенцами выловил из реки сеньор Ортега. Мальчик к тому времени уже не дышал, а вот девочка чудом осталась жива.

Если бы у полковника хватило власти, он бы лично пристрелил своего подчиненного на глазах у прочих офицеров и солдат. В назидание. К сожалению, пришлось ограничиться понижением по службе, и то вытребованным с огромным трудом. Впрочем, корнильонца все равно застрелили — через полгода. Правда, не из пистолета, а из лука.

— К тому моменту мне порядком опротивела служба, и я с чистой совестью подал в отставку, чтобы растить тебя. Переехал в Сорро поближе к Изабелле, урну с прахом Карлоса захоронили там, куда ты приходишь каждый год. О твоей матери, Кончита, мне ничего не известно, хотя, святой Аурелиано свидетель, я приложил все силы, чтобы найти ее, живой или мертвой.

На террасе Чико вовсю на кого-то ругался. Судя по тому, что ему не отвечали, ругался он на молчаливую заинтересованную Баську. Изабелла громко препиралась у ворот с торговцем рыбой. Кончита молчала, и на ее непроницаемом скуластом лице бывший полковник не мог прочитать ни намека на какое-либо чувство.

— Я не хочу и не буду ни оправдывать, ни осуждать твою мать. Знай только, ей тяжко дались эти девять месяцев. Может, под конец к ней твой... ее насильник и подобрел, но во время расследования я выяснил вот что. Время от времени он закатывал вечеринки для лучших своих приятелей. И, упившись текилой, пускал Иолотли по кругу, подкладывал ее под других мужчин уже беременную. Богу лишь ведомо, что она пережила рядом с ним и как относилась к тебе и Карлосу.

— Мне не хватает брата, — глухо отозвалась, наконец, Кончита. — Я совсем не помню его, но, должно быть, девять месяцев в одной утробе что-то да значат. Зато теперь у меня есть Hermanos.

— Есть, и много, в Сорро, в сельве, в горах. У тебя огромная семья, дочка, — улыбнулся сеньор Ортега, но обнять свою девочку, вдруг повзрослевшую, не решался.

— А мама... По крайней мере, ее поступок — тоже своего рода сопротивление.

Из сада донесся голос Каролины, кажется, она обращалась к одному из рабочих.

— Ты сестру мою не видал?

Кончита коротко поклонилась отцу.

— Пойду я, а то меня потеряли.

— Ступай, дорогая. Только... — отставной полковник осторожно придержал девушку за руку и робко заглянул ей в глаза. — Напоследок еще пару слов тебе скажу. Ты принадлежишь не мне. Твой путь определяют Hermanos, а за твою личную жизнь отвечаешь ты сама. Но, Кончита, прошу, будь осторожна. Я ведь не мог не заметить, как ты переглядываешься с Милошем.