Мать ветров (СИ)

На страшный грохот, доносившийся из кухни, сбежались все. Правда, Богдан тут же вытолкнул своих подопечных вон, сам толком не понимая, как же относиться-то к увиденному. А Зося и Марлен, просунув любопытные лица в распахнутое настежь окно, не без азарта начали делать ставки, мол, кто кого.

По кухне, ловко избегая столкновения со всем бьющимся, метались два зверя почему-то в человеческом обличии. Вернее, это Саид с профессионализмом фёна уводил Герду от полок с глиняной посудой, не забывая при этом дразнить проснувшегося вервольфа.

— Ну, волчонок, неужели не достанешь?

А Марлен тем временем горячо шептала Зосе на ухо:

— Видишь? У нее был отец, у нее появился Саид, ну и я повлияла, признаюсь. Те люди, которые понимают и принимают ее всю, и с человеческим, и с оборотническим внутри. Которые видят ее саму, а не служанку и не бывшую подстилку хозяина. Может, еще что-то есть, спроси саму Герду.

— Спрошу уж... когда щенки нарезвятся, — фыркнула Зося и весело подмигнула Марлен. И ей показалась, что совсем рядом прозвучал тихий заговорщический смех Раджи. Так они смеялись, любуясь страшными и нежными драками своих сыновей.

Марта в венке из незабудок на рыжих распущенных косах была чудо как хороша рядом с очень взрослым, даже значительным и торжественным Анджеем, который красовался в рубашке, вышитой его мамой к этому дню. Сама она, еще не старая, но подточенная изнутри давней болезнью женщина, будто позабыла о своей боли и совершенно преобразилась в день свадьбы своего единственного сына.

Неподалеку от юной прекрасной пары на бревнышке сидели Эрвин и Шалом. У обоих отродясь ничего не водилось, кроме простой повседневной одежды, но смущенный румянец на лицах без малого шестидесятилетних мужчин красил их лучше любых нарядов. Кроме того, отсутствие праздничных одеяний с лихвой компенсировала роскошная бело-рыжая шерсть Фенрира, который крутился у них под ногами.

Вдруг немного напряженную тишину в лагере нарушили удивленные шепотки. Уж почти год — с тех пор, как не стало Раджи, — бойцы не видели Зосю дома в женской одежде. А нынче в честь свадьбы своих подчиненных командир явилась в платье и с ниткой жемчуга, что подарил ей старший сын.

— Ну что, ребята, можно бы начинать? — спросила Зося, обводя взглядом товарищей. Предупредила: — Не серчайте, музыки сейчас не будет. Музыкант у нас малость занят.

Шалом взял за руку еще сильнее покрасневшего Эрвина и поволок его в центр круга, обозначенный охапками цветов. Анджей взял под руку маму, и та, гордая и счастливая, повела своего ребенка. Марта, поспешно спрятав грустинку, собралась было подойти к жениху одна — у нее-то родителей не было — но тут почувствовала, как знакомые пальцы мягко сжали ее кисть.

— Марта, позволишь проводить тебя? — очень серьезно спросил свою подчиненную Арджуна. А та, не найдя слов для ответа, только радостно закивала и доверчиво взяла под руку своего сурового командира.

В безмолвии лагеря, нарушаемом лишь щебетом птиц и говором речушки внизу, Зося взволнованно — в первый раз за год на посту командира! — спрашивала согласия влюбленных на брак, молодой паре разъяснила их обязанности в том случае, если они станут родителями, и, наконец, произнесла заветные слова:

— Клянетесь ли вы быть вместе в радости и в беде, в спокойный час и в час битвы, в мире и в ссоре до тех пор, пока смерть не разлучит вас?

— Клянемся, — серьезно, медленно — Анджей и Марта.

— Клянемся, — весело, легкомысленно, мол, нам-то в нашем возрасте как иначе — Эрвин и Шалом.

А Зося безмятежно улыбнулась, следя глазами за порхающей над букетами маленькой черной бабочкой. Она знала: смерть — тоже не помеха.

====== Глава 4. Милош. Только миг ======

К вечеру сухой каленый западный ветер, до бела занесший Сорро песком, сжалился над жителями портового города и уступил место свежему влажному собрату, прилетевшему с юго-востока.

— Море по Хуану плачет, — всхлипнула Каролина, которая вместе с сестрой в хозяйской части «Черного сомбреро» накрывала на стол к скромным поминкам.

С изуродованным телом прощались молча и издалека, глядя сквозь занавески на то, как двое рабочих-рохос снимали его с дерева, прятали в мешок и укладывали на носилки. И сеньор Ортега, и его женщины прекрасно знали: за домом следят. Прояви они сочувствие к повешенному за убийство корнильонца, и в лучшем случае их побьют, а заодно разгромят половину гостиницы. В лучшем случае. И его былые боевые заслуги не спасут.

Ну, хотя бы помянуть Хуана они могли, разумеется, тихо и подальше от посторонних глаз. Впрочем, их постояльцы, те четверо, что первыми с «Гринстар» объявились у них на пороге, почему-то к числу посторонних не относились. Вернее, пятеро, включая Баську.

Близилась полночь, и прочие постояльцы — те, которые не покинули гостиницу после вчерашней казни, — разошлись по своим комнатам, а семья Ортега, врач Джон О’Рейли и трое матросов собрались за поминальной трапезой.

— Плачет, — эхом откликнулась сеньора Изабелла на слова дочери и в который раз вытерла фартуком красные, опухшие от слез глаза.

Сеньор Хорхе Альберто молча разлил текилу по рюмкам. Кончита коротко приобняла сестру за плечи. Ее лицо до сих пор оставалось сухим, даже бесстрастным, и девушка куда больше походила сегодня на роху, чем на корнильонку.

— Что все-таки произошло? — на ломаном бланкийском спросил, наконец, О’Рейли.

Глава семьи переглянулся со своими женщинами, залпом осушил рюмку, за ней вторую и только потом ответил, частью словами, частью жестами.

— У Хуана был дядя. Он работал на фабрике, где делают ткань из мельты, — и на пальцах показал удивленным слушателям, что фабрика — это такое место, где много-много людей производят один и тот же продукт. — Работа тяжелая, платят мало, рохос бьют, заставляют работать по двадцать часов. Он был против. Его убили. Вытащили из дома и затоптали ногами. Жена и дети видели. Старшая дочь повесилась. Хуан не знал, кто убил его дядю. Долго не знал. А потом, как сказали вчера те basuros, нашел одного и зарезал. У них был свидетель. Он указал на Хуана.

— Всего один свидетель?! — возмутился всегда удивительно спокойный Джон, многое повидавший на своем веку. — А если он солгал? Как же расследование, суд?

— Суд? Для рохос? — горько усмехнулся бывший полковник.

— Даже с нами после войны такого не творили, — скривился Шеннон и объяснил семье Ортега: — Я — нерей. Волосы, зубы, — он взъерошил рыжие космы и ткнул пальцем в один из своих клыков. Повел плечами: — Сила. Мы — другие. Их страна, — кивнул на Джона и Дика, — захватила мою страну. Как Корнильон Бланкатьерру.

— А твоя страна? — обратилась Кончита к Милошу.

— Dos, — поправил тот. — Две страны, две крови. Как ты. Но нет, не захватывали. Они далеко друг от друга. Одна из них захватила поселения гномов. Гномы — другие. Низкие, крепкие, долго живут.

— Рохос — выносливые, нереи — сильные, гномы — крепкие, — задумчиво проговорила Кончита. — Их захватили. Почему? У рохос — луки, у корнильонцев — пушки и пистолеты. А что у вас?

Но на свой вопрос этим вечером девушка так и не получила ответа. Четверо гостей с востока настолько живо заинтересовались неизвестным в их краях огнестрельным оружием, а сеньор Ортега впервые за годы отставки нашел столь благодарную публику, что они проговорили о фитильных и колесцовых замках, пистолетах, аркебузах и пищалях далеко за полночь.

Впрочем, профессиональная увлеченность беседой не помешала Хорхе Альберто заметить странный блеск в глазах своей дочери.

Мальчишкой он любил понежиться в постели до тех пор, пока няня, добродушно ворча, не приносила в постель своему обожаемому воспитаннику молоко и свежие булочки. Служба в армии заставила отказаться от милой детской привычки, а со временем сеньор Ортега научился находить своеобразное удовольствие в ранних подъемах — как маленькую победу над природной ленью. И даже после того, как вышел в отставку, он сохранил верность этой традиции и просыпался раньше всех в доме, умывался холодной водой и шел на кухню, чтобы сварить себе неизменную чашечку кофе.