Мать ветров (СИ)

Две недели — и если характер Марлен никуда не делся, то напускная нервозная ярость слетела, кажется, сброшенная с аристократических плеч повседневной трудной и веселой работой в этом муравейнике, где, судя по страшному гвалту, каждый муравей больше походил на большую откормленную бронзовку.

— Хороши девочки? — довольно прогудел Богдан, обнимая дочку за плечи.

— Работа мастера, отец, — ответила Зося и хитро глянула на родителя снизу вверх.

— Ой, Зося!

— Эй, гляньте, Зося приехала!

— Командииир!

Невысокая Зося надежно привалилась к отцу, чтобы выдержать атаку приютских. Чай, малыши — не воины ордена и не рыцари. Щадить не будут.

— Тихо вы, стадо бесов, угомонитесь, — смеялась командир, стараясь привычным материнским жестом хоть чуть-чуть вытереть чумазые мордашки самых младших. Стадо бесов откликнулось слаженным гамом. Пришлось добавить строгости в голос: — Цыц, ребятня! Я на пару-тройку часов к вам, а у меня два важных разговора. Марлен! Поговорим?

— Поговорим, — коротко и просто, без привычного ехидства в голосе, откликнулась арфистка.

Обе женщины оставили за спиной недовольно бурчащих бесенят и побрели в тень деревьев, к колодцу, возле которого стояли бочки с нагревшейся от солнца водой. Марлен быстро умылась — видно, как и малыши, еще не всегда могла уследить за руками во время прополки. Выпрямилась и спросила в лоб:

— Зося, когда мы обсудим мое присоединение к твоей организации?

— Обожди, милая, — остановила собеседницу командир. — Сначала у меня к тебе дело. Я о Герде хотела тебя расспросить.

Недобро сощуренные ореховые глаза посветлели, и Марлен, невольно улыбаясь, сказала:

— Конечно! Что конкретно тебя интересует?

— С тобой можно прямо, верно?

— Не обижай, командир.

— Тогда слушай, — Зося села на лавку, которая удобно стояла в самой густой тени, и махнула рукой Марлен, мол, устраивайся рядом. — Мы затеваем новое дело. Подробно тебе о нем рассказать не могу, но если в общих чертах, то оно касается помощи женщинам. Мы хотим помогать тем, кого изнасиловали, и тем, кого поколачивают дома мужья, отцы или братья. Но мы ничего не сумеем сделать, если у них самих к тому душа лежать не будет. Поэтому я собираюсь поговорить с Гердой о том, что творил с ней Георг, и узнать, как ей удалось сердцем выжить, не упасть. Она ведь сама к тебе за помощью пришла, многие ли на такое решатся?

— А поскольку я дольше всех знаю Герду, тебя интересует, в каком она состоянии и насколько ей повредят твои вопросы, — коротко кивнул Марлен, сосредоточенно глядя перед собой в одну точку.

— Да, и хочу, чтобы ты присмотрела за ней после моего отъезда, — подтвердила командир. Помолчав, добавила: — И еще. Ты сама как считаешь? Что спасло ее, поддержало, не позволило сломаться? Только, Марлен, давай без кривляний. Коли знаешь, что Герде помогло твое участие, дружба с тобой, говори прямо.

— Откуда ты?.. — ахнула арфистка и, резко повернувшись, уставилась на собеседницу.

— Знаю я вашего брата, дюже совестливого аристократа, — фыркнула Зося.

Солнце уже здорово припекало, и Богдан загнал ребят от греха подальше в дом, когда в приюте объявилось яблочко от яблоньки.

— Зачастили вы, — добродушно ворча, поприветствовал внука Богдан.

— Да вот, — виновато улыбнулся Саид, взъерошил кудри, не нашел себе оправдания и вместо него звонко чмокнул дедушку в щеку.

— Развел телячьи нежности, какой пример дитям подаешь, — покачал головой плотник. Несмотря на всю его душевность, он редко позволял себе подобные вольности с приютскими. Разве Зосе с годами больше перепадало ласки, а вот внуков, как подросли, суровый крестьянин не баловал.

Но как будто это могло остановить Саида.

— А мама где?

— С Марлен во дворе разговаривает. Не мешай.

— С Марлен? А Герда что?

— Герда с моими пострелятами в доме играет. Ну, иди, посмотри на свою науку, — довольно пробасил Богдан. — Твоих рук дело-то.

Ясно все. Ну, положим, если буквально руку резчика по дереву к полюбившейся приютским игре приложил Саид, то его самого заразил этой игрой Арджуна. Юноша заулыбался от уха до уха и бесшумно подошел к приоткрытой двери.

— А вот как я тебя съем!

— А ну и пожалуйста, ешь!

— Да съем же, переходи!

— Ешь уже и подавись ты моим конем!

— Съел.

— Ха! Съел он, во дурак! Шах тебе!

— Пиздец...

— А ну не ругайся! Забыл, как давеча с мылом рот отмывали?

По словам Арджуны выходило, что эта игра задумывалась как достойное мудрецов времяпрепровождение образованной знати — то ли на юге Саори, то ли в одном из древних княжеств, какие после объединились в Ромалию. Судя по азарту на лицах мальчишек и девчат, готовой вот-вот вспыхнуть драке и заливисто смеющейся Герде, где-то создатели шахмат всерьез просчитались.

— Саид!!! — вырвалось разом из дюжины глоток, и бесславно забытые деревянные фигурки как горох посыпались на пол.

— Пиздец, — ошарашенный напором детворы, по традиции не подумав, ляпнул Саид.

— Саид! Ах ты ж позорище на мои седины! — громыхнул Богдан и отвесил обожаемому внуку увесистый подзатыльник.

— Так и живем, — шмыгнув носом и почесывая ушибленную голову, объяснил Герде лучник. — Слушай, красавица, пока меня не задушили и не избили, может, проводишь меня на кухню, кваском напоишь, а?

— Отчего ж не проводить, — улыбнулась девушка. Только улыбка вышла какой-то грустной, и расправившаяся за две недели спина вновь сгорбилась.

Уже на кухне, принимая из рук Герды кружку с квасом, Саид осторожно спросил:

— Ты чего понурая стала? Я сказал не то?

Девушка опустила глаза и смущенно затеребила косу.

— Как есть скажи, тут все можно без утайки открывать, не бойся.

Молчание.

— Я ж сам не догадаюсь. Голова-то вон, что тот котелок, — и Саид для пущей убедительности постучал по ближайшему чугунку.

— Понять я не могу, — решилась, наконец, Герда. — Сам понимаешь, в господском доме да в деревне много я парней перевидала, какие с девчатами зубоскалить любят. Георг и его приятели вроде благородные, а тоже... иной раз и похуже-то пристают. Им какая внутри-то девушка — не важно, лишь бы ее...

— Полапать, — зло скривившись, закончил юноша. — И ты не знаешь, чего от меня ждать, когда я тоже заигрывать начинаю, да?

— Не в обиду тебе, Саид. Вы же меня спасли, мне стыдно и мысли такие думать, а они, проклятые, сами думаются.

На этот раз замолчал Саид. Отвернулся к окну, подбирая слова и заодно усмиряя бурю чувств в своей груди. Успокоился и заговорил, пристально глядя в серые изумленные глаза оборотицы.

— Вот что, Герда. Я сейчас скажу, а ты крепко-накрепко запомни. Мы тебя спасли, но ты нам по гроб жизни ничем не обязана. Мы тебя спасли, потому что всем сердцем люто ненавидим издевательства, подлое насилие, рабство, унижение. Потому что это нам надо, это мы хотим, чтобы хотя бы одним свободным человеком стало больше. Свободным, понимаешь? Это значит, что и от нас ты тоже свободна. Хочешь — живешь здесь, хочешь — выбираешь другую дорогу, хочешь — идешь с нами. И ты совершенно точно вольна думать обо мне так, как тебе думается. Обо мне, о дедушке, о маме, о ком угодно! Не нравится тебе, что я с тобой заигрываю, — скажи, перестану. Я ведь тоже теряюсь, Герда... И боязно тебя слишком осторожным обращением обидеть, и задеть... сама понимаешь, почему... страшно.

Серые глаза потемнели и стали совсем-совсем огромными.

— Ты порченую девку обидеть боишься?

Мир заволокло густым туманом. Сердце подпрыгнуло к самому горлу и бешено заколотилось. Саид до крови прикусил губу, сдерживая рвущийся из груди гнев, и прошипел:

— Кабы мой брат такое выдал, я б ему врезал.

Сквозь мягкие девичьи черты неуловимо проглянул оскал оборотня.

— Чай, я хуже твоего брата буду?

— Не хуже, — сквозь зубы процедил Саид. Жаркую полуденную тишину кухни разбил звонкий звук пощечины.