Анамнез декадентствующего пессимиста

Несправедливость сегодня окажется справедливостью завтра. Я торю дороги там, где о них постарались забыть и назвали спячку счастьем. Я тружусь ради человека, созданного прекрасной несправедливостью. И логика доброжелателей мне знакома.

Преимущества своей утончённой жизни… Если ты сравниваешь себя с другими, ты можешь стать самодовольным или ожесточённым, ибо всегда кто-то будет выше или ниже, чем ты сам. Так что и жизни-то, по сути дела, нет никакой. И пока не тошнит от ежеминутной необходимости думать, что тебе выгодно, а что нет: наверняка известно лишь то, чего ты не должен делать. Если б я уехал, не думаю, чтобы мне захотелось вернуться.

Не хочу играть в куклы или дурачиться, и меня прошу избавить "от всякия скверны". Ну-с, до приятнейшего свидания-с… – и адью, вряд ли свидимся вновь. Прошу любить и жаловаться. – Не хрен мне тут ждать!

Почему мне не желать смерти? Я ненавижу жить. Единственное, почему я продолжаю это делать, это потому, что я пока удачно выделяюсь на фоне остальных людей, а крохи мне не нужны. Если бы я знал, что меня ждёт впереди – я бы сразу вышел в окно.

Глава 29. Неопределенное присутствие

Там, где задумчивое лицо незнакомого человека – присутствие становится легче. Это те самые сны наяву, в которые человек незаметно проваливается много раз в день, когда его взгляд движется по глянцевой странице, экрану или чужим лицам…

Как знаешь, как знаешь… Не гадано, не думано. Слово "утопизм" придумал в 1516 году некий г-н Мор, образовав его от греческих корней, и означает оно что-то вроде "выходца ниоткуда". Человек нередко, против гнусной жизни в мечтании своём стремится недосягаемая досягнуть и к недоступному доступ найти. А вследствие того или повод для раскаяния, или самую скорбь для себя обретает.

В каждом человеке распускался алый цветок надежды – и, хоть сама эта надежда чаще всего была бессмысленной, как прощальное "кукареку" бройлерного петуха, ее цветок был настоящим, и невидимый жнец, который нёсся на моей взмыленной спине, срезал его своей косой. В людях дрожала красная спираль энергии, тлеющий разряд между тем, что они принимали за действительность, и тем, что они соглашались принять за мечту. Полюса были фальшивыми, но искра между ними – была настоящей. Язык проглатывал эти искры, раздуваясь и разрывая мой бедный череп.

"Человек может выдержать любое "что", если у него есть достаточно большое "зачем". Но нужно ли это мне? Разберётся ли вечность, "кто из нас холоп"? Зачем я пишу о вечности? Никакой вечности нет. Всё очень-очень хорошее и очень-очень плохое длится очень-очень недолго.

Нам не ведомы цели, дороги, что хотеть и чего не хотеть. Мы все ищем универсальный закон организации своей жизни, который сделает всех нас счастливыми. Человек склонен воспринимать всякую судьбу как действительное предназначение какого-то провидения.

Тихо шепнёшь и ты одной из своих избранниц: "Жизнь – есть Злобный змей, медленно ползущий в сыром лабиринте времени, всякая чешуйка которого отражает лицо каждого из нас, тех, кто считает своё существование не бесполезным, передвигаясь тихо, меняя день и ночь так же часто, как и чешую; он оставляет за собой след, который позднее смывает дождь… Жизнь – это также драгоценный камень в оправе смерти, косточка вишни, ядро в скорлупе ореха, жемчуг упругой рифмы в моллюске прозы, зверь в лабиринте, дитя в колыбели смеха, что и во сне рукавом утирает слёзы". Цветы нужны, чтобы скрасить гробы, а гроб напомнит: мы – цветы…

Парень думал: "Кто же здесь нас оборонит от зла?" Обуреваемый бездной студент сосредоточенней фильтра аграрного агрегата. Морж перетряхивает в себе нечто щекотно порхающее внутри, что не знает сна. Морж и студент в своих трудностях без возврата… Усатая рыба в аквариуме рывками снимает швы с лунного дна. Сны переименовывают объекты, которых нет. Города абсолютно другие во сне, чем на плане застройки. Равнины тормозятся, засыпая под углом теннисного мяча, цепляющего сетку. Где выбрать место? Снящиеся собаки не берут след… Пейзаж в оригинале был, как вы понимаете, несколько более изыскан. И внезапно мне начинает казаться, что и мы здесь уже давно и что все это – сон, в котором мы застыли; сон, который может прервать любая мелочь, даже простое движение век.

Паука паутина немая отражает равностороннюю дрему. Пионер, отведи окуляры. Паутинка сработает погодя. Паук мой, пастух смертей, не напрашивался к столу. Перепуган, как если бы к горлу его поднесли циркулярку… Он прибёг к прозрачности, кошмары воспроизведя. Ловит сон. Паутинка сработает погодя. Обеспеченный слухами сухопарый дух, он заперся между строк, паук. Начнем с середины. С самостоятельной тишины. Паук изнутри сграбастан нервной системой. Шаровая молния и разрывы воли его сведены в вечный стоп, содрогающий стены панциря инсекта. Поцарапанный ноль, мой паук, ваш – некто. Через пылинку случайную намертво их связуя. А время, как цепочка на шее балаболки, переминается, предаваясь нулю. Совпали силы твоих расторопных касаний. Паук, спи, Везувий. Тебе – вертеть самое себя, набычась обыкновенной злобой и решительностью, мой бывший друг, натасканный на вдруг. Царь середины, замотавший муху в тусклую слюну, возвращая статую – сну. Паук мой, пастух смертей. Слюнтяй, разбросанный по вселенной.

Паучка лапки дрожат от слабости, но он, "верха-низа" не зная, дуги плетёт. Разнотравие сумасшествия и ветер до пят. С кузнечиком схожи они сообща, который сидит в золотистой яме, он в ней времена заблуждал, трепеща, энергия расходилась кругами. Отвернувшись, я ждал. Я достиг изменения, насколько мог измениться. Сзади город истериков чернел, было жидкое солнце… Как и прежде, мой ангел, интимен твой сумрачный шелест… Пышут бархатным током стрекозы и хрупкие прутья, на земле и на небе – не путь, а одно перепутье. А здесь – тишайшее море, как будто от анаши глазные мышцы замедлились, – передай сигарету горизонту спокойному, погоди, не спеши… от моллюска – корове, от идеи – предмету… Здесь к смерти своей ты приурочишь кого захочешь, кого увидишь. Ты живёшь, как листья, и я выхожу из комы. И это всё из детства и надолго. Я слишком мал для того, чтоб подмигнуть в ответ. Разве он глуп, если чист? Они ожили? Поперек себя, но – ожили. Прости виньетку прозы. Ведьмы ждут. Ждет характерный суд. И обнуление так чисто обнаружилось, мой друг, пространств и рифм… Тут и путь булавки доведёт до белого каления. Булавка – субмарина; ищи, смыкай свой поисковый круг. Ты здесь как здесь. Он – слишком там. Сам по себе – забытое понятие, но ты сам по себе запчасть. Не нервничай, – прошел двух ведьм, осталась третья. Пора начать крепчать и вспомнить сад, с шипучим ветром; легкая свеча так одержимо гасла; на столетие сутулых спичек хватит. Пиши свои циклы, ля-ля-ля для трав. Как шевеление губами. Как змейки смерти по краям, но никого ты не поцеловал в дверях и обрывает сцену. Ты заснят. Не перелезай, как шпагоглотатель сквозь атом, успокойся, ты – свой. Избавься и ты от этой душевной мороки, ляг, наконец. Грызи подушку. Умирай на рассвете, когда близкие на измоте. Мёртвые сраму не имут. Перед выстрелом позвони кому-нибудь.

Идти было некуда, а надо было куда-нибудь пойти. Это в дождливую погоду спрашивают «куда пойдём?» В моём присутствии женщина покрывает ногти лаком. Чаще всего мои мысли грустные и задумчивые. По большей части по воскресеньям мне скучно. И всем моим воспоминаниям скучно.

Мне не хватало ощущения проделанной работы, и на меня уже напала смертная тоска, которая наваливается в конце каждого напрасно прожитого дня. Неужели я уеду? Никуда. На кой чёрт, праздношатайка, я вообще копчу небо?

Решай ты, ибо ты человек занятой, рабочий, а я болтаюсь на этом свете как фитюлька. Даром совершенно живу.

Именно из-за этой мысли о смерти, с одной стороны освобождавшей меня, а с другой – парализовавшей, я не стал приобретать никакой профессии. Когда все время думаешь о смерти, нельзя иметь профессию. Поэтому-то я и стал жить так, как жил, – на обочине, подобно паразиту.