Уткоместь, или Моление о Еве

Бери - не хочу. Но в данном случае вористость нашего народа прошла мимо больших возможностей. Все на полках стоит. Раиса изо всей силы рвет занавеску, которая отделяет хозяйственный закуток. Там, на полу, её трусики, колготки, кружево рубашки.

- Видишь? - спрашивает она. - Ее надо было убить.

- Это она на тебя напала? - смеюсь я.

- Она! - отвечает Раиса. - Все она. Она филер. Нет! Больше. Она обер-прокурор! - И добавляет каким-то не своим голосом: - А майор хороший. Денежки взял. Колено поцеловал. Сначала вообще брать не хотел. Я уговаривала... - Она меняется на глазах, моя подруга. Я собираю её вещи. Из сумочки торчит вырванный из альбома обер-прокурор.

У Раисы страсть к художественным альбомам. По-моему, у неё есть все. Она на них молится.

- Это смерть, - говорит она. - Не читай, что написано. Это смерть. Она вот такая - белая, спокойная и красивая.

- Смерть - женщина, - говорю я, чтоб что-то сказать.

- Конечно, - отвечает Раиса. - Но её ещё не нарисовали. Она в лифте лежит.

Я вижу, как темнеет её лицо. И тускнеют глаза. Одновременно я вижу "скорую", которая выезжает из двора, и милицейский рафик. Их же видит и Раиса.

- Я её убила, - шепчет она. Она падает прямо на пол, и я вижу синяки на её ногах.

Я не врач и, наверное, не имела на это право. Но я раздвигаю ноги подруги и обследую, как могу, её влагалище. В нем не было мужчины. Это ведь простой анализ. Запах спермы не спутаешь ни с чем. "Лучше бы был, - думаю я. - Тогда бы можно было свести концы с концами. А так... Зачем ей было лупить по голове эту калеку, если ничего не было?" Я подымаю подругу. Сажаю на стул. Лежащим гобеленом прикрываю ей ноги. Чиню задвижку и закрываю изнутри лавку.

____________

Я - Ольга.

Я все ещё в кризе. "Первый звонок", - с какой-то злой радостью говорит мне врач. Платный, между прочим. Та, что приковыляла для выдачи бюллетеня из поликлиники прописала папазол и велела не волноваться. Давление она мне мерила манометром, у которого стрелки не двигались. Вот и выбирай: правду за деньги или инвалид-манометр. За так. Дети испуганы. Но дочь говорит четко: "Мама! Я улечу по расписанию. Так что не делай из меня сволочь, а соскреби себя со стены как ты умеешь". Сынок - тот помягче: предлагает охладить жар души мороженым "Альгида", своим любимым. Звонил бывший муж, тоже вполне человек и знает любых специалистов. Та, что сказала мне про первый звонок, была как раз от него.

Я всем объясняю, что справлюсь сама. Мне охотно верят. Но я-то знаю не справлюсь. Себе ведь не соврешь, а я чувствую, что внутри у меня сумятица, что куда-то не туда тычется текущая кровь, что нервы перепутались и замерли в клубке, и разбирать их надо осторожно и нежно пальцами Горовица. А не мне. Приходит Марк. Он не Горовиц. У него сто лет больная жена, с которой он возится, и каким же надо быть мазохистом, чтоб завести ещё и больную любовницу? Он сидит далеко от меня, он меня даже не поцеловал. Тронул мой шерстяной носок, который торчал из-под одеяла.