Трапеция (ЛП)

Люсию и поразил всех остальных, когда за обедом поднял голову и устало

проговорил:

- У меня эти препирательства уже в печенках сидят. Да какая, в конце концов, разница! Давайте забудем о золотом и подберем что-нибудь еще. Меня уже

тошнит от этого зелено-золотого. Летаем, как стая проклятых попугаев!

Барбара, хихикнув, прикрылась салфеткой.

- Сантелли всегда носили зеленое и золотое, – заспорила Люсия.

- Дорогая Лулу, я это знаю, – Анжело отложил вилку. – Я в номере много лет и

при этом не являюсь не слепым, не – увы! – глухим. Я уже неделю слушаю вашу

грызню и…

- Анжело, если тебе не нравятся мои костюмы…

- Лу, черт возьми…

- И не чертыхайся на меня!

- Люсия, Люсия… – исторгнутый Анжело вздох шел, казалось, из самых глубин

его существа. – Я никогда этого не говорил. Просто все эти споры чертовски…

прошу прощения… абсолютно бессмысленны, и вы знаете это не хуже, чем я.

Возможно, нам стоило бы менять цвета каждый год. Но мы никогда так не

поступаем. Почему бы просто не сделать костюм так, чтобы он тебе шел? И

никаких пререканий! А еще лучше их просто заказывать и не возиться!

- Ты не хочешь носить зеленое и золотое, Анжело?

- Господи, Лу, я пытаюсь объяснить, что мне на… мне абсолютно все равно, что

носить, лишь бы оно мне подходило. Просто надоело выслушивать эту

бесконечную, бессмысленную, проклятую канитель!

Люсия вспыхнула.

- Честно признаться, я нахожу определенное удовольствие в том, чтобы делать

костюмы самой и видеть Сантелли одетыми в то, что они всегда носили. Это

преступление?

Анжело уронил голову на сжатые кулаки.

- Забудь, что я вообще завел этот разговор…

- Ну нет, раз начал – договаривай! Не хочу быть тираном. Давай для

разнообразия послушаем твои художественные предпочтения.

- Лу, брось, – пробормотал Марио. – Анжело не имел в виду…

Анжело рывком отодвинул стул.

- Я свое мнение высказал. А в итоге мы оденемся как всегда – в зеленое и

золотое. Этого не смог изменить Мэттью, не смогла изменить Клео и я – Господи

спаси – тоже ничего с этим не поделаю. И вообще не понимаю, с какой стати

волнуюсь. Sicut erat in principio, et nunc, et simper, et saecula saeculorum. Aa-a-amen.

- Basta! – рявкнул Папаша Тони. – Нет нужды богохульствовать! Я не потерплю в

своем доме таких разговоров! Относись к своей сестре с уважением, Анжело, или

выйди из-за стола! Что касается костюмов, это ее забота и ничья больше!

- Я и пытался сказать…

- Хватит, я сказал! – оборвал Папаша.

Анжело, поднявшись, пробормотал:

- Спасибо, Барбара, десерта не надо. Извините.

И ушел.

Томми, склонившись над блюдцем с пудингом, услышал стихающие шаги и хлопок

дверей.

С явственной болью в голосе Люсия спросила:

- Папаша… я действительно упрямая? Это все, что я могу сделать для номера…

Я такой тиран?

Он разуверил ее по-итальянски. Томми нахмурился. Как не похоже это было на

Анжело! Они все воспринимали его за должное – оплот уравновешенности среди

темпераментных Сантелли, усердного, практичного, надежного. Что на него

нашло?

Когда-то Джонни пренебрежительно назвал Анжело «первосортным артистом

второго сорта». И хотя ему за это досталось, Томми в глубине души согласился, что Джонни попал в точку. Анжело был опытным, выносливым, хорошо выглядел в

трико, а добродушный характер делал его отличным товарищем и коллегой. Его

способности к тонкому расчету близились к гениальным – хотя Томми в силу

юного возраста не мог оценить этого в полной мере – а сила давала ощущение

надежности. Но в нем не было ни таланта Папаши Тони, ни стильности и амбиций

Марио, ни даже фамильной яркости. Томми с толикой стыда почувствовал, что

Анжело кажется ему скучным. Признание это далось тяжело: Анжело был таким

славным парнем – но против правды не пойдешь. И совсем уже за девятью

печатями Томми лелеял мысль: «Да я больше похож на Сантелли, чем он».

Накануне отъезда Томми спустился с Марио в раздевалку – достать из

шкафчиков позабытые вещи, а Папаша Тони и Анжело помогали Люсии

переносить пожитки в трейлер, где Сантелли жили во время гастролей.

- Забавно, – сражаясь с завязками защиты на запястье, Марио оглядел

пустынный зал. – Теперь здесь никого не будет до следующей зимы. Разве что

Барбара зайдет поработать на станке, или Клэй приведет приятелей поиграть

на трамплине… А так, мы словно упаковали это место и забрали с собой.

Томми робко улыбнулся. Он прекрасно знал, что Марио имеет в виду. В свой

первый день здесь Томми ощутил, что тут – в пустой холодной комнате – лежит

сердце дома, и Марио тоже это говорил, показывая слова старого Марио ди

Санталис на стене. Но теперь Томми понимал, что оно вовсе не на стене. Сердце

дома было в нем. В них всех. Он начал было говорить об этом, но запнулся и с

трудом сглотнул. Нужных слов не хватало, а если бы они и были, то все равно

выглядели бы банальными. Марио стоял рядом в носках, ленивый и

улыбающийся. Улыбка, зарождаясь в глазах, озаряла все лицо.

В эту секунду Томми буквально разрывался от наплыва чувств. Он был одним из

них. Он принадлежал к семье. Казалось, вся его жизнь изливалась сейчас в

страсть, яростнее, чище и сильнее которой он не знал и едва ли когда-нибудь

познает снова. Опять подняв глаза, Томми тоже улыбнулся, переполненный

счастьем. Ему очень хотелось что-нибудь сказать. Просто чтобы Марио понял, что он чувствует. Но выразить подобные чувства Томми не умел.

- Мы будем давать представление, как Джонни и Стел? – спросил он вместо

этого.

- Конечно. Как всегда.

- Куда пошел Джо?

- За купонами на бензин. Мы собирали их всю зиму, но лишние не помешают. Ты

же знаешь Папашу Тони… он не станет ничего покупать на черном рынке. Джо

вот так приобрел немного, и я думал, Папаша его на клочки порвет.

Воцарилась тишина.

- На самом деле, – начал Марио, – не стоило Анжело так наскакивать на Люсию с

этими костюмами. Знаешь, мы с Джонни не особенно ладим, но я готов простить

ему практически все за то, что он сделал для Люсии в этом году. Пригласил ее

поработать с ним – не Папашу, не Анжело, а именно ее. Порой Джонни ведет

себя как полный мудак, но он может быть чертовски славным.

- Я думал, Люсии все это страшно надоело, – заметил Томми.

- Она и тебя облапошила? – Марио нежно улыбнулся. – Да она в лепешку

разобьется, чтобы номер получился хорошим. Вот почему поступок Джока был

таким достойным. Он ушел из семьи, прикидывается, будто ему на всех

наплевать, но он единственный из нас, у кого хватило любезности на такой ход.

Люсия была величайшей, ты знаешь. И она об этом помнит, пусть даже и делает

вид, будто в голове у нее нет ничего, кроме опасений, как бы спагетти не остыло.

Марио прислонился к стене.

- Я помню день, когда до Люсии в полной мере дошло, что она больше никогда не

будет летать. Она не вылезала из больниц… гипс, операции, всякая фигня… Но

постепенно чудесным образом выздоровела. Притом что доктора в один голос

предрекали ей инвалидность на весь остаток жизни. Но ей стало лучше, она

вышла на манеж и даже репетировала с нами пару недель. Мы все видели, что

плечи задают ей жару, но она никогда не жаловалась. Иногда уходила наверх и

плакала, но вслух ничего не говорила. А однажды спустилась и спросила: «Все

плохо, Папаша?». Тот только качнул головой и ответил: «Шея твоя, cara». А она

возразила, что нет, шея как раз нас всех. И добавила: «А в этом году в номере все

трое детей». А потом – чтоб мне провалиться, Том! – я единственный раз в жизни