Трапеция (ЛП)

- Уже поздно, иди в дом. Может, я тоже останусь на ночь.

- Ну, Джонни теперь нет, появилась свободная кровать, – сказал Томми.

Марио медлил.

- Смотри, свет внизу. Кто-то еще не спит. Знаешь, не буду лучше оставаться… а

то получу нагоняй за то, что так поздно тебя привез. Иди.

Почувствовав, что Марио как будто огорчен, Томми начал дурачиться.

- Оооой… даже одеяло мне не подоткнешь? И не убаюкаешь?

Марио нервно засмеялся.

- Обязательно убаюкаю… только камень найду побольше, – он шутливо

замахнулся.

Потом его ладонь ласково легла Томми на запястье.

- Не догадался я отвезти тебя к себе на ночь. А теперь Люсия ждет, да и машину

она слышала. Как-нибудь в другой раз, ладно? Спокойной ночи.

Томми знал, что спорить и настаивать не стоит. Только не был уверен, почему.

- Спасибо. Было круто.

- Всегда пожалуйста.

Хлопнула дверца, и машина уехала. Томми побрел в дом, удивляясь, в чем дело.

Почему после долгого дня, полного новых впечатлений и общения с Марио, на

душе такая тяжесть, одиночество и тоска. В холле горел свет, заставив его

моргнуть. Из гостиной донесся голос Люсии.

- Мэтт, Томми, это вы?

- Я.

Он вошел в комнату. Люсия и бабушка ди Санталис сидели у огня. Тихо играло

радио, и Томми подумал, та же самая ли это станция.

- Мэтт с тобой?

- Нет, мэм. Наверное, поехал к себе.

- Лучше бы он остался здесь, – недовольно пробормотала Люсия. – Как это

бессмысленно… в доме полно места. Ты… Святые небеса, Томми, ты ужасно

обгорел!

Она вскочила с кресла, и Томми – впервые за все время пребывания здесь –

заметил, что не все ее движения грациозны, что в них есть некая

медлительность и неловкость, похожие на боль.

- Пойдем, я тебя чем-нибудь намажу.

- Ой, все нормально. Не стоит беспокоиться…

- Идем. Не спорь.

Люсия отвела его в кухню и смазала лицо чем-то прохладным и пощипывающим.

- Облезать будешь недели две. Плечи тоже? – она стащила с него рубашку. – Так

я и знала! Надеюсь, Мэтту хватило ума что-нибудь набросить?

- По-моему, он уже был довольно темный.

В памяти мелькнули загорелые почти до черноты плечи Марио с застывшими, как

драгоценные камни, каплями морской воды.

Люсия закрутила пробку на пузырьке.

-Не вздумай надевать рубашку. У меня трое сыновей и все старше тебя, Томми. Я

видела голых детей. И на твоем месте я бы не надевала верха пижамы. Возьми

это с собой, может, придется мазать ноги или попу. Хочешь есть? Бутерброд?

Молоко?

- Молоко. Но мы ужинали.

- Ну да, набили животы фаст-фудом, – проворчала Люсия, протягивая ему

стакан. – Честное слово, где была голова Мэтта? Привез тебя домой с такими

ожогами. Неудивительно, что он решил со мной не сталкиваться.

Неверными шажками в кухню вошла бабушка и остановилась, глядя, как Томми

пьет.

- Почему Мэтт не пришел? Это нечестно. Он и Элисса всегда вместе, а бедный

маленький Джонни как сиротка с тех пор, как ты отослала Марко. Нельзя

разлучать близнецов… che il Dio fatto due… А Элисса слишком много водится с

мальчишками, сорванец…

- Nonna, дорогая, – мягко сказала Люсия. – Это не Джонни, а Лисс уже взрослая, и у нее есть свой ребенок.

- Элисса… – старушка, нахмурившись, заговорила по-итальянски.

Она явно снова заблудилась во времени, потому что Томми уловил слова

«sempre» и «cosi, come to stessa, Lusia!»

Люсия нетерпеливо вздохнула.

- Да, милая Nonna, ты мне говорила. Но Элисса теперь живет с мужем и сыном и

очень счастлива. И Люсия тоже. Пожалуйста, cara, иди в постель.

Люсия положила ладонь на ссохшееся запястье старушки, но та отдернула руку.

- Нет, Карла! – сурово заявила она. – Говорю же тебе… non m’inganni… для этого

Люсия слишком походит на меня. Говорю тебе, дитя несчастно, несчастно, она не

может оставаться здесь со мной и сидеть с ребенком, когда сердце ее с другими.

В наши дни было иначе! Девушки возвращались на работу через месяц после

родов, а перед следующими работали до тех пор, пока могли! Но этот Мэттью, этот ее муж, он americano, он не понимает! Он трясется над ней каждую минуту и

если снова будет настаивать…

- Прекрати! – вскрикнула Люсия. – Перестань! Закрой рот… Закрой рот и оставь

меня в покое! Пошла к черту, старая ведьма!

Томми выдохнул. Он никогда не слышал, чтобы старушке возражали. Как не

слышал, чтобы тихий голос Люсии взвивался в крике. С неожиданным гневом

Люсия обернулась к Томми.

- Уходи, – прошипела она сквозь зубы. – Убирайся! Иди наверх! Я сама разберусь!

Затем она с усилием разжала кулаки, медленно втянула воздух и облизнула

губы.

- Прости. Я устала. Иногда все это действует мне на нервы.

И хотя улыбка ее была доброй, Томми снова заметил морщины, прорезавшие ее

лицо. Разворачиваясь уходить, он увидел, как Люсия, подав старушке руку, осторожно идет к дверям, и удивился ее самоконтролю.

Медленно поднявшись по лестнице спящего дома, Томми закрыл за собой дверь

и попытался вспомнить прошедший день. Но увидел лишь умирающее пламя на

горизонте, уходящий сон и безнадежную тоску в усталых глазах Марио.

ГЛАВА 12

Март подходил к концу, дом Сантелли стоял пустой и тихий. Ежедневная рутина

уже не отнимала столько времени, номер был готов, тренировки превратились в

беглые прогоны.

Томми начал чувствовать странное беспокойство, хотя уже отточил все простые

трюки, которые ему позволили делать в этом году, и мог бы последовать примеру

остальных – отдыхать и наслаждаться весенним солнцем. Недалек был час, когда артисты отправятся на зимнюю стоянку и проведут там около недели – в

лихорадочной суете постановки номеров, генеральных репетиций и выборе

прочих своих обязанностей.

Безделье утомляло все больше. В школе Томми был одиночкой, белой вороной, тенью среди других учеников. Он отвечал в классе, готовил домашние задания и

даже порой задерживался выпить колы и полистать журналы с

одноклассниками. И все же его преследовало ощущение нереальности. Иногда

на ум приходил старый вопрос из раннего детства: выключают ли на зиму и

зрителей? Ответ наверняка был положительный, потому что, находясь среди

остальных, Томми чувствовал, будто вокруг пусто. Более того, его самого тоже не

было. Осталось лишь одно место, где он существовал по-настоящему, – зал.

Только здесь Томми знал, кто он и что делает, и работал до изнеможения. В

конце концов даже перфекционист Марио резко спросил, что именно в слове

«хватит» ему непонятно.

Весенние дни летели прочь с календаря, внутреннее напряжение нарастало.

Томми скучал по Джонни с его громким голосом и неувядаемым жизнелюбием, скучал по Стелле, скучал даже по Лисс и ее шумному ребенку. И когда мальчику

казалось уже, что он взорвется, если останется в неподвижности, он

отправлялся вниз и выплескивал энергию на трамплине, яростно повторяя

старые упражнения.

Однажды Люсия позвала его в швейную мастерскую, обмерила и показала

наброски костюма. Томми всю жизнь носил затейливые наряды и всегда любил с

ними возиться, но костюм для его первого сезона в качестве воздушного

гимнаста был все-таки особенным.

В номере Сантелли главный артист традиционно носил золотое. Долгие годы

этой прерогативой владел Папаша Тони, но в последний год в центр решили

поставить Марио и обрядить в золотое его: золотые трико, золотой верх, золотые блестки. Однако Люсия, поглядев на Марио и Томми во время трюка на

двойной трапеции, настаивала на том, чтобы одеть обоих одинаково. Спор

длился почти неделю, а потом Анжело удивил Папашу Тони, серьезно обидел