Уткоместь, или Моление о Еве

то, что вы - редкие особи и умеете понимать, а главное - любить меня. Мне так повезло с вами. Стреножьте тетю Олю, если она начнет проявлять силу и характер. Это единственное, что меня сейчас беспокоит".

Я постарела после этого письма в одну минуту на сто лет. Стосорокапятилетней было трудно встать со стула, и я ждала помощи. Сидевшему против меня человеку - мужу - было много, много больше. Ему перевалило за двести, его, можно сказать, зашкалило в годах, его руки на столе мелко выбивали дробь, и я, как истинный солдат своей всегда воюющей родины, поднялась под эту дробь и сказала, как мне казалось, голосом ведущего в атаку:

- Никто не умер! Наоборот! И сын не держит нас за идиотов. По нынешним временам, мы получили Нобелевскую премию.

- Ты так и не поверила в генетику? - жалобно спросил муж.

- Я поверила в любовь, - ответила я так пафосно, что самой захотелось сплюнуть, но я понимала, что эта красивая фраза - единственное наше спасение. С ней, конечно, не выйдешь в море, как с парусом, ею не покроешь крышу от непогоды, даже приличного платья с неё не сошьешь, ибо топорщится материал, не умеет ниспадать складками. Но ничего другого у меня против дрожащих на столе рук мужа, против буржуазно-продажной генетики и против Ольги не было и быть не могло. И я завернула слова в собственное сердце.

Теперь я ждала, когда проснется Ольга, которая, оказывается, до сих пор ничего не знала. Я уже приняла нашу общую судьбу, а значит, мне и помочь ей принять свою половину. Я даже была рада, что Кати нет, и нам предстоит разговор на двоих, я жалела её, дуру с откинутой головой и беззащитно выгнувшимся горлом. Есть некто Марк, претендующий на неё без остатка. Но для нашего случая он был не нужен.

Очухалась она быстро. Тряхнула волосами, слегка пискнула: "Кружится, сволочь", но смотрела уже ясно.

- Только не бери в голову, что я счастлива от такого поворота судьбы... - Это первое, что она сформулировала.

- Ты не дала мне возможности даже вообразить подобное. Так плюхнулась.

- Просто я себя не знала до конца. Во мне слабости, оказалось, как воды... Сколько там процентов? Но теперь я в порядке и жду объяснения. Алешка в курсе, что мое дитя уже на пятом месяце?

- Он написал, что любит этого ребенка.

Мат, который сошел с её языка, был мне неведом. Это было нечто! Все возможно непристойное встало в нем таким плотным непробиваемым строем, что другие чистые слова супротив него были не просто тьфу на палочке, они ничего не значили в своей сущности. Чистота речи была отброшена за пределы языка. Она была пустым звуком! Я заткнулась - а что я могла? - и отошла к окну. На тротуаре торчал дядька, тощий, совсем без задницы, эдакий фитилек лампадки в сиреневом пиджаке, видимо, из вельвета. Он пялился именно на то окно, в котором выставилась я, сраженная могучим и великим русским словом. Я тогда думала такую мысль: "А каково тебе будет, сынок, когда Ольга когда-нибудь скажет тебе эти же слова? Есть ли в Талмуде или Катехизисе соответствующий