Уткоместь, или Моление о Еве

тичке с уже слипшимся пером. Я дую на них, они трепыхаются едва-едва, но я знаю: птичка выживет, а значит, выживу и я. Я иду по звездно-елисейскому буераку среди хилых дерев-гамлетов, выбравших свое право "быть!" От хлебозавода дует хорошим духом, он бодрит и успокаивает. Рядом с ним вырос домушко - эдакий современный пижончик под боком старого хлеба. Какое-то издательство. От него мне навстречу ковыляет нечто знакомое, но мысли мои все как одна разбились в борьбе за сохранение семьи-индивидуальности, и поэтому я поздно сообразила, что тропинку жмет толстой реброй моя писательница, любительница "чеддера", почему-то с палкой. Все правильно, её место возле издательства. Это я тут просто мимо иду...

Она мне рада и объясняет про палку: на всякий случай. Подмерзает. Спрашивает, как я здесь оказалась.

Я показываю ей свой дом, она мне - свое издательство. Теперь сходитесь. Низкорослые кривоватые гамлеты машут нам ветвями-недомерками. Я иду проводить её к метро, мне же все равно, как страдать. Она мне рассказывает, что хочет использовать эпизод из моей жизни.

- Помните, как татарки варили мясной суп, а вы упали в обморок?

Я великодушно ей разрешаю, но спрашиваю существо контекста.

- Ничего особенного, - скороговорит моя литература, - ваши татарки...

- Это могли быть грузинки, чукчи и братья-славяне, - отвечаю я. Татарки - не ключевое слово. Ключевое - отсутствие у меня денег.

- А у татарок они были. Почему-то были! - напирает писательница.

- И слава Богу! Их умение не оставаться голодными разбудило во мне Герцена.

- Кого? - не понимает писательница. - Вы не волнуйтесь. Это бесфамильный эпизодик. Так... Деталь...

- Суп варили женщины манси, - говорю я строго, - и они разбудили в татарках Герцена.

- Второй раз вы поминаете Герцена. При чем тут он?

- Это не я, - отвечаю я. - Это есть такой стишок. Не помню чей. Сначала умом забузил Герцен, за ним закляцали оружием декабристы, и уже они шумом своим разбудили Ленина. И там такие строчки: "Кому мешало, что ребенок спит?"

- А! - смеется писательница. - Я знаю. Но никакого отношения к супу это не имеет. Это Коржавин.

- Конечно! - говорю я. - Я просто шучу. Коржавин, говорите? Смотрите, как он тут к месту, пахнет хлебом. Хорошее пахнет хлебом.

На Цандера я прощаюсь и жму её сухую и колюче-холодную руку.

- Пусть будут женщины манси, - смеюсь я. - Подальше от грубого факта.

- "Ман" и "си", - отвечает она. В общем она вполне ничего. Улавливает ход моих спяченных мыслей.

- Именно, - говорю я. - Суп, между прочим, был бараний. Они его называли "линхобуй".

- Я запомню. - Она уходит в переулок, ведущий к метро. Издали видно, что она припадает на левую ногу. Вот так она ходит по свету и, как курочка, по зернышку наскребает на свой суп. Если бы я была писателем, фиг бы я что-то брала у других. Мне бы хватило своей головы и своей жизни. И у меня бы ботинок было бы две пары. А может, даже три. Непременно.

Во всяком случае побег из дома пошел мне