Уткоместь, или Моление о Еве

успокаивал сына, с интересом разглядывая меня на диване - очень тогда тянуло жилы внизу живота, и я не находила себе места.

Потом муж сел рядом и спросил:

- А что с тобой? Ты, правда, выглядишь не на миллион...

- Я и на рупь не выгляжу, - ответила я. - Но ты же знаешь, с бабами случаются разные штуки...

- Но я считал, что я это улавливаю, - сказал муж.

- Значит, проглядел, - засмеялась я дураку в лицо.

Был ещё случай. У меня на работе набухла склока из тех, что возникают практически на пустом месте. Гаже их нет. Они потом, как нейродермит, истязают и душу, и тело, а жала как бы у них и нет... Чтоб взять пинцет и вытащить. И тогда Алеша понял все раньше всех и позвонил. Я ещё подумала: "Господи! Зачем ему это? Спаси его и сохрани от моих корост! Ты же каждому даешь свой крест? Зачем же сыну чужой?" - "Чужой? - ответил мне Бог. - И язык твой не отсох?" Я поняла, что это я сама с собой бормочу и себе же ставлю подножку. Богу нет дела - и правильно - до наших нервных волокон. Спасибо, что хорошо оснастил на все случаи жизни... Поэтому не поминай всуе, не жалуйся - ибо богат всем и не приставай по мелочи.

Я топчусь на этой мистической связи с сыном, потому что уже какое-то время тонкая нить этой связи дрожит во мне и стонет. Не бывает такое просто так. У меня не бывает. Конечно, я звонила, и, конечно, он мне соврал, что все хорошо. Но врать мне - последнее дело, вранье я учувствую у всех, даже у первых встречных.

А тут вдруг... В метро... Встретила Катю, которую не видела с тех самых пор. С момента той фотографии. Вошла в вагон, а встала прямо передо мной. Я просто вошла в её глаза.

- Здравствуйте, тетя Саша! - сказала она, поглощая меня всю, какая я есть: со сбитым дыханием, в коротенькой дубленочке для пятнадцатилетних. В старые времена хорошие папы привозили из Болгарии такие из кусочков пальтишки для подрастающих дочерей. Я доросла до неё только сейчас. Но прямо скажу: ношу - не стесняюсь. Хотя одежка не по возрасту и не по чину. Но мне в ней удобно и, говорят, она мне идет. У Кати пальто длинное, в пол, и дорогая шляпка - причудливый сплав меха и фетра.

Я целую её в теплый нос. Она меня в ответ - в ухо. Звук поцелуя пробивает перепонку, и я глохну. Первые минуты я не слышу, о чем она мне говорит, и пальцем жму на козелок. Шум и гам вагона благодарно возвращаются в ухо, но я продолжаю не слышать Кати. Она ведь всегда говорила тихо, этакая тоненькая синичка в вороньем джазе. Поэтому, когда она, сделав мне до свидания, шагает к выходу, я иду за ней и властно тащу её в межколонье.

- Повтори, - говорю я ей, - что ты мне говорила. - К старости я слабею ушами.

- Да что вы! - сочувственно восклицает Катя. - Это у вас серные пробки. Их просто надо вымыть.

- Так и сделаю, - смеюсь я над собой. Зачем вышла за девочкой? Чтоб она мне прочистила уши?

Но тут Катя сообщает мне, что у Алеши все хорошо, что он меняет квартиру и прислал ей приглашение. Я тут же поняла всех древних греков вместе и по отдельности