Уткоместь, или Моление о Еве

о-русски. Ну какая, скажите, американка или англичанка будет брать в расчет личного счастья беременность вполне выросшей женщины, которая не помрет с ребенком с голоду, у которой своя квартира и какой-никакой, но существующий отец ребенка?

Но что нам ихние заморские правила отчуждения? У нас свои. И наше отчуждение покруче и покровавей, но, как говорится, не в этом случае.

В случае детей мы, русские бабы, итальянки, еврейки, наша пуповина с детьми не разрезается до самой смерти родителей. Это не пуповина, это крест. Во мне болит моя дочь, и с этим ничего не поделать. Это я буду рожать её ребенка, это у меня выступит на сосках молозиво на третьи сутки после родов. Это у меня будут снимать послеродовые швы... Сколько бы филиппик ни произнесла по этому поводу Маша Арбатова. "Какая умная дура", думаю я о ней, когда слушаю её речи. Я так хочу ею стать. В этот момент я то ли Мичурин, то ли Лысенко, но я скрещиваю ж... и палец.

Я включила мобильник и тут же услышала Раису.

- Наконец-то, - сказала она. - У меня была Саша. У неё что-то происходит... Не знаешь, что?

- А что у неё вообще может произойти? - ответила я. - Школа её никуда не денется. Муж тоже. Сын в хорошем далеке. Она у нас, как Микоян, способна проскочить меж струйками...

Это было нехорошо с моей стороны, потому Рая и положила трубку. Она одна из нас не приемлет дурных слов друг о друге, даже в тоне юмора. А я ведь говорила определенно зло. Пришлось набирать номер и объяснять Раисе, что это я так, от личной неудачи ляпнула. Но, мол, ничего про Сашу не знаю. Может, ей показалось?

- Нет, - ответила Раиса. - У неё вид больной таксы.

____________

Я - Саша.

Когда мы вернулись в Россию, оставив Алешу, я забеременела. По абсолютной дури - почему-то считала, что это уже меня минет. И на тебе! Я никогда не разделяла мыслей, что аборт - убийство. Человек есть человек, если он явленный. Плод - завязь, живая, самоценная, но - допускаю - и ненужная. На аборт я пошла тайком от всех не из-за этих своих негуманных соображений. Я боялась, что некто другой может порушить мою связь с Алешей, которую не назовешь только кровной: она больше, она выше, она вне сущего. Я всегда все про него понимала. Я вынюхивала его физическое развитие, не было ни одного секрета, который бы могла не рассказать мне его манера вытирать руки и откусывать хлеб. Я по дыханию угадывала его мысли, но при чем тут угадывала, я их считывала. Я знала приближение его болезни за день до того, как та начинала громыхать вовсю. Я никогда не говорила об этом мужу и никому другому, потому что отдавала себе отчет: мое соглядатайство есть и дар, и наказание. Иногда думала: а если и он так? Если и он ощущает мое ежечасное присутствие в себе и тоже все знает про меня? Во всяком случае про аборт он просек день в день и позвонил. Все сделав в больнице за два часа, вечером я отлеживалась уже дома.

- Мама, у тебя все в порядке? - закричал Алеша в трубку, едва я выдохнула в нее. Он мне не поверил, позвал отца, тот