Семья Рин

— Вы можете опоздать на прием. Скоро семь часов, — сказала я.

Акито продолжал раздевать меня.

— Вы знаете, что врач Кёко-сан советует оставить ее в больнице на два месяца? — хладнокровно спросила я. — В прошлом году она пробыла там всего один месяц. Он уже сообщил вам, что болезнь прогрессирует?

В прошлом году Кёко поставили серьезный диагноз. Она выглядела бодро и не желала признавать, что больна. Акито тоже избегал говорить о болезни жены. Они оба как сговорились. Зато я научилась использовать эту болезнь как разновидность манипуляции. Впрочем, я всегда делала это в интересах Кёко.

Акито отстранялся, взял зажигалку и сигареты с тумбочки.

— Зачем вы заговорили об этом?

— Вы не можете игнорировать эту тему.

Он вздохнул. Достал сигарету, затянулся.

— Рин-сан, там, — он кивком указал в сторону стола, — письмо для вас. Я забрал корреспонденцию из Токио, чтобы работать с ней здесь, — среди бумаг было письмо из какого-то американского фонда. Оно адресовано вам. Заберите его.

Я поспешно подошла к столу, взяла из стопки бумаг письмо. На письме был указан адрес отправителя по-английски «Надежда — Ассоциация помощи родственникам пропавших без вести во время войны». Это был ответ на мой запрос. Время от времени я возобновляла поиски своей семьи. Я знала, что это бессмысленно, но иногда срывалась и давала волю бесплодным надеждам.

Что было в том письме? Я торопливо вскрыла его, бегло прочитала. Крупным планом выделились слова: «к сожалению, нет данных», «не обнаружены в списках». Я безнадежно положила письмо на стол. Я давно привыкла к таким письмам, они не приносили ничего, кроме разочарования. Но все же мне требовалось две-три минуты, чтобы сердце успокоилось.

Акито молча курил, наблюдая за мной.

Через час я уже забыла о письме из фонда «Надежда». Среди гостей на йокогамском приеме оказался интересный американец. Он чем-то напоминал моего отца — такой же ироничный и слегка желчный, но вместе с тем галантный. Когда я смеялась над очередной его остроумной репликой, я случайно оглянулась и наткнулась на ледяной взгляд Акито с другого конца зала. Он смотрел на меня так, что я мгновенно вспомнила, что я всего лишь жалкая интернированная полуамериканка из Шанхая.

Ко мне подошел японец из окружения Акито и сказал, что его хозяин хочет со мной переговорить. Я извинилась перед собеседником и вышла.

Акито ждал в холле. Когда я подошла, он схватил меня за руку и с силой толкнул к стене. Я инстинктивно попыталась отодвинуться от него как можно дальше, но он преградил путь. Я перестала сопротивляться. Он прижал меня к стене так, будто хотел распять.

— Вы помните наш договор? Когда я рядом, смотрите только на меня, — сказал он с холодной яростью.

— Вы же сами говорили мне не смотреть на вас. Это вредит имиджу семьи.

— Я сказал не смотреть на меня. И при этом я требовал от вас смотреть на меня. Всегда. Даже если вы не можете смотреть на меня.

Я молчала, опустив голову.

Акито начал приходить в себя.

— Не стройте из себя жертву, — сказал он. — Вы — в выгодном положении.

— Кто-то же должен быть в выгодном положении. Хоть когда-нибудь. Миллионы людей находятся в невыгодном положении — пусть хотя бы мне повезет, — сказала я с импульсивным желанием надерзить.

Он снова вышел из себя и стал изо всей силы трясти меня за плечи.

— Вы говорите так, будто забыли, что принадлежите мне!

— Нет, я не забыла! — крикнула я. — Я, конечно, помню, что принадлежу вам! Пустите меня!

Он резко отпустил меня.

— Давайте вернемся в зал, — сказала я.

— Нет. Мы возвращаемся в Токио.

Перед тем как мы уехали, Акито добился, чтобы уволили гостиничного служащего, который разместил нас в разных номерах.

В Токио Акито велел мне убираться и дал сутки на то, чтобы я собрала вещи и подыскала квартиру. Я и не подумала возражать. Хотя я и была потрясена его неожиданным решением, внутреннее упрямство, которое я ощутила еще в Иокогаме, поддерживало меня. Я быстро нашла какой-то дешевый угол и сразу же переехала туда. Но моя самостоятельная жизнь закончилась уже на следующий день. Акито передумал так же неожиданно, как и затеял разрыв, и прислал своих людей, чтобы они забрали меня со съемной квартиры; и они сделали это без всяких объяснений и не спрашивая моего согласия. Я вернулась в семью Абэ. Акито вел себя так, будто ничего не случилось, и жизнь потекла обычным чередом.

Это был мой единственный конфликт с Акито за все годы. Он никогда не вспоминал о той странной ссоре, и я тоже молчала, потому что всегда, словно зеркало, отражала его поведение.

Иногда я подсчитываю, сколько лет прошло с тех пор, как я жила со своей настоящей семьей в Шанхае. И каждый раз удивляюсь, что прошло уже пять лет… семь лет… десять лет… Прошло много времени. Я освоилась в новой жизни, мне в ней комфортно. Но иногда я снова начинаю думать, что где-то в другом измерении могла бы протекать моя другая — настоящая — жизнь.

Однажды Кёко застукала меня, когда я предавалась фантомам «другой жизни». Она отчитала меня. Она сказала, что я сидела у перегородки, ведущей в сад, глядя перед собой отстраненным неподвижным взглядом. На коленяху меня была раскрытая книга. Ветер переворачивал страницы, но я не замечала этого.

Она испугалась и стала трясти меня за плечо и звать по имени. Я сразу пришла в себя и не хотела верить, что настолько забылась. Кёко уверяла, что это правда. Она выглядела такой обеспокоенной, что мне пришлось поверить.

Впоследствии она старалась одергивать и отвлекать меня, когда ей казалось, что я слишком задумалась.

— Ты же знаешь, мне тревожно, когда ты так глубоко уходишь в свои мысли. У умных людей много умных мыслей, но куда они их могут завести?.. вдруг Рин-сан похитят духи? О, что я, бедная, буду тогда делать?.. — восклицала она, изображая шутливую беззаботность.

Глава 16

Первого августа 1959 года я, одетая для выхода в город, спустилась из своей комнаты и вошла в общую гостиную, где Рю и Юки — теперь уже подростки — смотрели телевизор, лежа на полу. Мне нужно было пройти к проходу напротив, но я не смогла найти способ перебраться через пространство, занятое детьми, коробками с рисовыми шариками, книгами, игрушками.

Я остановилась и начала осторожно подвигать — точнее, отпихивать — Рю носком туфли. Рю не предпринял никаких действий в ответ на этот вызов и продолжал валяться на моем пути, хихикая и по-детски забавляясь. Я досадливо, но снисходительно поморщилась и стала отпихивать его сильней, а затем, когда усилия не принесли результатов, наклонилась и потянула за край ковра. Рю, ухмыляясь, отъехал вместе с ковром в сторону, предусмотрительно убирая с моего пути свое барахло. Хихиканье Юки перешло в звонкий смех. Я изо всех сил старалась делать серьезный вид. Вскоре этих юных японцев поглотят проблемы и условности взрослой жизни, и моя эмоциональная связь с ними, скорее всего, прервется.

Но сейчас Рю и Юки были в самом беспечном и открытом для мира возрасте.

Я пробралась по образовавшемуся пространству к выходу. В этот день был назначен очередной визит Кёко к доктору, и я должна была сопровождать ее, чтобы придать ей мужества услышать, что опять придется лечь в клинику.

Кёко уже ждала меня в машине. Наш старенький шофер открыл мне дверцу. Перед обследованием мы собирались пройтись по большим универмагам в центре. Наша поездка была замаскирована под шопинг. Кёко, болезнь которой прогрессировала, по-детски старалась отдалять каждую новую встречу с нерадостной реальностью.

Нежелание вспоминать о своей болезни развило в ней жажду как можно сильнее радоваться приятным мелочам обычной жизни. Она словно хотела напоследок любыми способами впитать в себя как можно больше счастья.

Я смотрела, как она примеряет обувь в отделе универмага. Продавцы суетились вокруг нее, подносили коробки с обувью.

Она обернулась ко мне и спросила, нравится ли мне пара туфель, которую она примеряла.