Семья Рин

— Цвет слишком яркий, мне кажется… — сказала я с сомнением.

— У вас есть такие же туфли других цветов? — спросила Кёко у продавщицы.

— Конечно. У нас есть туфли такой же модели других цветов, их сейчас же принесут.

Продавцы снова засуетились вокруг Кёко, притаскивая все новые и новые коробки. Она примеряла обувь, то и дело прохаживалась, глядя на себя в зеркало, тормошила меня, требуя советов.

Она радовалась вниманию к себе, как ребенок. Она чем — то напоминала десятилетнюю меня, когда я во время посещения банка с отцом летним шанхайским вечером беспечно воображала, что весь мир будет всегда крутиться вокруг моей персоны.

Кёко никак не хотела уходить из универмага. Она таскала меня по всем отделам, перебирала модели, вспоминала, что нужно купить еще и то, и это. Казалось, она готова была заниматься шопингом бесконечно, лишь бы отдалить момент встречи с доктором.

Мы вышли из универмага, нагруженные пакетами. Пока шофер набивал багажник покупками, Кёко продолжала оживленно щебетать о пустяках.

— Какой удачный выбор! Какие изящные туфли! Жду не дождусь, когда смогу выйти в них.

Потом она притихла, вспомнив о клинике и обо всем, что было с ней связано.

Автомобиль двигался по оживленным улицам. Кёко посмотрела на часы.

— Пожалуйста, поторопитесь, — сказала она шоферу, — Рин-сан должна быть в университете через полчаса.

Этот маленький трюк был придуман, чтобы отсрочить встречу с доктором еще на полчаса.

— Нет, — решительно сказала я. — Сперва — в клинику. Сперва мы отвезем Кёко-сан на осмотр к доктору.

— В университет, пожалуйста, — с улыбкой повторила она шоферу, притворившись, что не слышит моих слов.

— В клинику, пожалуйста, — твердо сказала я.

Я видела, как шофер поймал взгляд Кёко в зеркале. Кёко сдалась и сделала жест, показывающий, что она принимает мое решение.

— Вам придется забрать Кёко-сан после осмотра, — напомнила я шоферу.

— А как же Рин-сан? — забеспокоилась Кёко.

— Акито-сан заедет за мной после лекций. Он забирает меня с собой в Осаку.

— Ах, эти деловые поездки… это так утомительно… — сочувственно протянула Кёко.

Я ни разу не видела в ней признаков ревности. Двум женщинам из богатой среды обычно нечего делить, если только у них не склочный низменный характер.

Автомобиль остановился у светофора на перекрестке. Я посмотрела в окно. В кафе напротив сидели люди. Среди них я заметила посетителей с европейской внешностью. Американцы или, может, англичане. Мужчина и женщина примерно моего возраста, возможно, муж и жена. С каждым годом в Токио появлялось все больше белых иностранцев.

— Тебе не кажется, что в Токио стало много иностранцев? — спросила я Кёко.

Что делать иностранцам в Японии? Иностранец здесь всегда чувствует на себе любопытные взгляды, как животное в зоопарке. Отличаться от всех вокруг — судьба иностранца. Но я не просто иностранка. Я еще и зависла где-то в прошлом.

Я на минуту представила, что было бы, если бы я оказалась рядом с этими белыми. Мне нечего было бы им сказать, ни о чем не хотелось бы их спросить. Никаких точек соприкосновения. Мы с ними только внешне похожи, но происходили из непересекающихся отрезков истории. Я ничего бы не почувствовала, кроме вежливого равнодушия, к которому, может быть, примешалось немного легкой зависти — из-за того, что они хоть и иностранцы, но происходят из какого-то реально существующего мира, а мир, из которого происходила я, исчез навсегда под пеплом мировой войны. Но эта зависть была бы малозначимой, незаметной — ведь какое мне, в сущности, дело до их мира, если он не был моим?

— …и мы везде будем слышать «хелло» и «хау ду ю ду, мистер»? — дошел до меня обрывок из речи Кёко. Она так смешно пародировала американский выговор, что я рассмеялась.

Я уловила в ее взгляде сочувствие. Она хотела растормошить меня, потому что посчитала, что я опять «излишне задумалась».

Когда Кёко вышла из автомобиля у клиники, я сказала ей на прощание несколько малозначащих подбадривающих слов.

— Жаль, что не могу пойти с тобой, — сказала я. — Я позвоню доктору после занятий. Шофер вернется забрать тебя. Удачи.

Она помахала мне с широкой улыбкой и крикнула по-английски «bye-bye».

Вечером я уехала с Акито в Осаку на несколько дней. Туда из Токио пришло сообщение, что Кёко оставили в клинике на неопределенное время.

Вернувшись в Токио, я обнаружила в холле коробку с туфлями, купленными Кёко перед тем, как ее положили в клинику. Вид этой сиротливо лежащей коробки почему-то заставил меня испытать беспокойство. Было ясно, что ее привез шофер и отдал служанке вместе с другими пакетами — но почему служанка не отнесла коробку сразу в комнату Кёко, а небрежно поставила в угол в холле?

Я навестила Кёко в клинике. Она выглядела бодрой и оживленной. Она много болтала и расспрашивала меня об Осаке. Доктор сказал, что хотел бы провести еще один, более тщательный осмотр и через неделю ее отпустят. Эти новости и бодрое настроение Кёко подействовали на меня успокаивающе. Я вернулась домой в умиротворенном настроении.

Войдя в холл, я снова наткнулась взглядом на коробку с туфлями и снова почувствовала прилив раздражения, переходящего в беспокойство. Я схватила коробку и пошла через длинный боковой проход к комнате Кёко с намерением оставить ее там где-нибудь в шкафу.

Какой-то шум в небольшом анклаве у поворота привлек мое внимание. Мне показалось, что я слышу тихие голоса. Откуда-то потянуло сигаретным дымом. Я остановилась, осмотрелась, затем осторожно, крадучись, подошла к анклаву и резко отдернула закрывавшую его занавесь.

Рю и Юки сидели на корточках за колонной и курили. Я застигла их врасплох. Они вскочили при моем появлении. Юки испуганно вскрикнула. Я дала Рю пощечину и вырвала у него сигарету.

— Если бы ты курил сам — ладно, я бы еще промолчала. Но зачем втягивать в это Юки? — крикнула я. — Боюсь, ты доигрался! Сегодня же вечером Акито-сан все узнает!

Я снова дала ему несколько полновесных пощечин. Рю не сопротивлялся, только пытался прикрыть лицо и ныл:

— Ай, Рин-сан!.. ай! больно!.. пожалуйста!.. простите, Рин-сан!.. простите!

Юки прыгала рядом и хватала меня за руки.

— Рин-сан! Рин-сан! не надо, пожалуйста, не надо! — умоляла она. — Не бейте его! Не говорите отцу!

Расправу прервала неожиданно появившаяся служанка.

— Мадам, вас просят к телефону.

Я еще пару раз для острастки шлепнула по голове Рю и пошла за служанкой в столовую, где находился телефон. Я была уверена, что звонили из университета относительно расписания моих лекций.

Но звонили не из университета. Приветливый женский голос в трубке сказал по-английски:

— Добрый день, мэм. Вас беспокоят из американского посольства. Это по поводу мисс Ирэн Коул. Пожалуйста, скажите, могли бы вы встретиться с представителем посольства по этому вопросу?

На меня словно вылили ведро холодной воды. Ирэн Коул — это ведь я. Кто-то зачем-то вытащил мое настоящее имя из забвения и только что произнес его в телефонной трубке.

— Да, мне интересна эта информация, — наконец сказала я немного изменившимся голосом.

Появились Рю и Юки. Они держались на расстоянии, маячили передо мной, беспрерывно кланяясь с молитвенно сложенными руками — безмолвно умоляя не говорить отцу о своей провинности. Я смотрела на них отсутствующим взглядом.

— О’кей. Удобно ли было бы вам приехать в посольство на встречу с нашим сотрудником завтра часов в двенадцать? Если нет, то укажите удобные для вас дату и время.

— Завтра в двенадцать часов вполне подходит.

— Тогда ждем вас завтра, мэм. В двенадцать часов.

Я положила трубку и обернулась. Рю и Юки продолжали стоять поодаль с просительно сложенными руками и с жалостливыми выражениями. Я не сразу вспомнила, что им от меня нужно.

— Ах да — сигареты… Я не скажу Акито-сан.

На следующий день я была в посольстве на встрече с неким Даймоном Стерлингом. Я немного его знала: он время от времени мелькал на тех же приемах, где бывала я. Он прекрасно знал японский, был интересным собеседником, умел заводить самые разные связи и негласно считался посредником американцев с японскими деловыми кругами. Поговаривали, что он занимался вербовкой агентов для американских спецслужб и не чурался шантажа и прочих грязных трюков.